Мальинверно - Доменико Дара

– Лучше и придумать нельзя было… Надеюсь, жизнь вознаградит вас тем же.

Мы оба повернулись к памятнику, омытому дождем, маргаритки поникли под тяжестью капель, ленты промокли насквозь, свечи погасли. Не обращая на это внимания, мы задержались еще на минуту.

Потом невеста с черными подтеками на щеках повернулась и собиралась уходить.

Я проводил ее до покойницкой переодеться.

– Постойте, я хочу кое-что сделать.

Я взял фотоаппарат, который одолжил у Марфаро, и сделал ее снимок.

Она вошла в помещение и вышла через несколько минут, держа пакет со своим нарядом. Нужды в словах не было: ее улыбки у ворот было более чем достаточно.

Я вернулся к могиле Федора под легким дождиком, который никогда еще не доставлял мне такого удовольствия, и пока собирал и складывал в тачку корзины для цветов, белые ленты и зачехленный стул, пока размышлял, что иллюзии людей беспредельны, я почувствовал себя бряцающим кимвалом и пустой колокольной бронзой.

31

Проснулся я с чувством освобождения; грусти, с которой я уснул, словно и не бывало. Бракосочетание Маргариты при всей его безнадежности и трагизме привело меня в хорошее расположение духа, не только потому, что я помог осуществиться ее тайному желанию, но и потому, что соотнес это событие с моими отношениями с Офелией: если кто-то мог сочетаться браком с душой покойного, значит, и я однажды смогу жениться на женщине, в которую влюбился по кладбищенской фотографии и которая затем облеклась в плоть и кровь.

Первым делом в то утро, как и в последующие, я посмотрел на ветку кипариса: я это сделал, хотя и знал, что ворота кладбища были закрыты, но с Эммы сталось бы прийти и ночью.

Каждый раз, когда я отходил и возвращался, я посматривал на ветку.

Все, что было использовано для свадебного ритуала Маргариты, лежало в тачке, на складе. Я сложил тюль и ткани, хотя они не до конца еще просохли, и аккуратно уложил в коробку, прикрыв ее от пыли мешком, ибо они могли еще пригодиться, поскольку отныне кладбищенский регламент предусматривал бракосочетания живых и мертвых.

Сходил на могилу Федора: букет маргариток в стеклянной вазе с белой ажурной лентой был единственной зримой приметой вчерашнего торжества. Незримое хранилось под землей, в ямке с обручальным кольцом, на котором выгравировано имя невесты и дата бракосочетания. Подошел посмотреть, надежно ли оно присыпано. Для верности пару раз придавил ногой это место, будто стараясь опустить его глубже, к безымянному пальцу новоиспеченного супруга.

Вернулся в подсобку и, глядя на ветку, неожиданно сообразил, что не зашел на могилу Эммы. И даже об этом не подумал. Такое случилось впервые: знак окончательного замещения. Я все равно к ней пошел, чтобы унять чувство вины, и все же я был в совершенно другом состоянии. Я любовался Эммой, ибо она была вылитой копией женщины, в которую я влюбился. Я понял, что чувства, которые я испытывал перед ее фотографией, были ничтожны по сравнению с тем, что я испытывал сейчас: дрожь ожидания, ощущение нехватки, желание близости.

Я пробыл у нее еще пару минут и вернулся на рабочее место.

В библиотеке вынул из кармана экземпляр «Сирано де Бержерака» с добавленной сценой смерти Роксаны. Сел за письменный стол и написал короткий некролог, который хотел опубликовать в газете.

Когда я закончил, то большой и указательный палец правой руки оказались в чернильных пятнах.

Со мною это часто случалось, когда, например, вносил новые записи в каталог книг, или еще чаще, когда я придумывал и записывал новые финалы книг, вдруг раз – и пальцы в чернилах. Ручки тоже, когда больше не могут, лопаются от давления, как кровяные сосуды, которые приводят в негодность мозг. Внезапный, жестокий конец. Тогда я выкидывал ручку в мусорную корзину и, старясь ни к чему не прикасаться, отправлялся в туалет отмыть пятна, понимая, что это – бесполезный труд, что чернила все равно до конца не отмоются, пятна от них останутся на коже какое-то время, достаточное, чтобы засвидетельствовать их существование, а потом через несколько дней начнут исчезать, как если бы и у них был свой жизненный цикл, наподобие крылатых поденок, живущих лишь час-полтора, пытаясь все это время только совокупляться, или же гастротрихов – брюхоресничных червей, проживающих всю жизнь всего лишь за три дня. Все требует жизни, пусть и недолгой. Даже неприятные чернильные пятна на пальцах, которые каждый раз вызывали во мне одно и то же воспоминание.

Был урок физики. По заданию учительницы мы ставили опыт – смешивали в стакане воду с чернилами. Мы изучали энтропию – тенденцию Вселенной и каждой имеющейся в ней системы неизбежно устремляться к состоянию все возрастающей беспорядочности. Опыт должен был доказать следующее: когда вода и чернила соединяются, то смесь эта никогда не вернется в первоначальное состояние, чернила и воду, хоть жди до скончания Вселенной. Вплоть до скончания Вселенной. Меня поразили эти слова. Событие, не допускавшее возврата. Мои товарищи наливали в воду чернила, а я тянул вверх руку, хотел задать вопрос и ничего не делал. Учительница на меня посмотрела и сказала, что надо продолжить. Она произнесла именно это слово: «Продолжить». Надо было внимательно наблюдать с близкого расстояния за движением жидкостей, извивавшихся спиралью, за тем, как они смешивались. Учительница подошла ко мне, и не делать опыт было нельзя. Я нагнулся, чтобы лучше видеть, и дрожащей рукой стал наливать чернила. Вначале пару капель, а потом и все остальное. Я никогда не видел ничего подобного. Струйки черных чернил медленно опускались на дно, вырисовывая при движении необычайные формы – облака, струйки дыма, щупальца медузы, а когда черное опускалось на дно, оно по нему распространялось и заново поднималось, чтобы навсегда окрасить воду и сделать ее серой. У меня был порыв: опустить руку и немедленно остановить то, что мне представлялось зрелищем смерти, тогда как учительница стояла рядом и не представляла, что она непоправимо меняла мир и взгляд на него, ибо он уже не будет таким, как раньше, даже если мы будем ждать до скончания Вселенной.

Иногда чернила проявляли собственную инициативу, вытекали из ручек и вместо воды пачкали пальцы, но здесь они явно проигрывали, ибо через несколько дней кожа становилась как раньше, чистой, а чернильные пятна исчезали. Ждать до скончания Вселенной не приходилось. Никакой порядок не изменился, разве что на пару часов.

Но по сей день я так и не понял, наблюдая, как опускают в ямы гробы, как их потом засыпают землей, покрывают