Царствие благодати - Йорген Брекке

Знаменитое учение Галена об анатомии преподносилось как основа основ, и не только в самой академии Галена, существовавшей в незапамятные времена на окраине блистательного города Пергамона, но и всеми последующими школами, изучавшими человеческие внутренности, — врачебной школой в Салерно, всяческими университетами и даже здесь, в Падуе, где сам мессер Алессандро и преподавал.

Много раз слышал мальчик, как мессер излагает учение Галена. С кафедры мессер не моргнув глазом именовал прямую кишку rectum, то есть «прямая», забывая упомянуть, что у человека она не прямая, а извилистая — поскольку так учил Гален. А теперь на столе мессера Алессандро очутились эти обезьяны, так как мстительный северогерманский маркграф, купив безработных зверей, почти год держал их у себя в кабинете, а затем преподнес в дар медицинскому факультету университета, где они попали под искусные ножи цирюльника и мессера Алессандро. Не на потеху публики, а ради долгих ночных студий обезьяньей анатомии.

Мальчику в тот вечер присутствовать не разрешили. Он очень расстроился — ведь это была последняя возможность увидеть обезьян. Мессеру же этот сеанс открыл глаза. Он, конечно, знал: Гален познавал анатомию, вскрывая животных. Внезапное озарение мессера заключалось вот в чем: он увидел, что строение обезьян сильно отличается от человеческого, и потому обезьяны не годятся, чтобы на их примере изучали анатомию человека. Он оказался сражен новой идеей, мальчик все понял. Мессеру не терпелось кричать об этом прямо с кафедры. О том, что это у обезьян rectum, но не у человека. Однако он этого не сделал, а продолжал тайком размышлять, делясь своими мыслями только с избранным кругом — с коллегами и студентами, которым особенно доверял, с цирюльником. Мальчик слышал своими ушами, что в величайших медицинских школах по всему христианскому миру преподают одно и то же: строение тела человека схоже с телом обезьяны. В иных университетах сомнения в учении Галена, возглашающего последнюю истину о строении человека, сочли бы святотатством; нет, хуже — ересью, а попытки найти надежные доказательства неправоты Галена могли привести смельчака на костер инквизиции.

Не таковы были нравы в Падуе, покорной мудрому правлению Венеции. Законы могущественного торгового города, напротив, вменяли в обязанность каждому практикующему врачу по меньшей мере раз в год присутствовать на вскрытии казненного преступника. В Падуе каждый год имели место хотя бы два анатомических представления. Многие из них сопровождались разъяснениями мессера Алессандро. Во время последнего такого вскрытия, состоявшегося на дому у одного благородного господина, рассечения выполнял цирюльник, новый доверенный помощник мессера.

На официальных вскрытиях мессеру не полагалось стоять возле трупа. Ему отводилась роль лектора, объясняющего происходящее с кафедры. Мальчик понимал: именно здесь начинается глубокая трещина, раскалывающая ум мессера, поскольку возле кафедры источником мудрости являлся Гален, а возле трупа — собственные глаза. Цирюльник мог свободно разглядывать то, чего Гален никогда не видел, в то время как взгляд мессера был прикован к писаниям знаменитого врача древности, словно заключенный, брошенный в рукописную темницу.

Однако на каждое официальное вскрытие приходилось по меньшей мере пять неофициальных. Некоторые из них мальчик наблюдал своими глазами на чердаке мессера Алессандро и сам помогал доставать для них тела. На этих вскрытиях мессер мог себе позволить самому работать скальпелем. На чердаке он увидел собственными глазами, ощутил собственными пальцами, унюхал собственным носом, как бесконечно мало известно нам о нас самих.

Подозрение, что Гален кое в чем серьезно ошибался, мало-помалу перерастало в уверенность. Наконец, вскрыв трех диких обезьян, мессер понял, в чем заключается самая большая ошибка Галена. Человек превосходит животных не только своими свершениями, не только духовностью. Наши органы столь же возвышенны. В теле человека происходит много такого, в чем нельзя разобраться, исследуя обезьяну.

Завтра свершится небывалое. Мессер давно имел такое желание, но долго не мог решиться. Он пригласил только ближайших друзей — в первый раз во время вскрытия мессер собирался собственноручно препарировать труп на глазах у зрителей. Вскрытие проводили неофициально, поэтому труп они должны были раздобыть сами.

Анатомический театр являлся его собственным изобретением. Мессер долго вынашивал мечту о подобном сооружении. Замысел складывался постепенно, из ментальных образов и маленьких умозрительных набросков. В конце концов он смог нарисовать все целиком — оставалось только отнести рисунки Альфонсо, зодчему.

По воле мессера театр возвели на заднем дворе его падуанского дома. Он представлял собой круглый амфитеатр с тремя рядами скамей. Скамьи располагались друг над другом, и даже с самого дальнего ряда зрители хорошо видели сцену. Крыша у театра отсутствовала, чтобы глазу, следящему за исследованием тела, помогал дневной свет. В центре установили вращающийся стол и на него укладывали труп. Сооружение построили целиком из дерева.

По этому поводу мессер заметил:

— Такие строения должно возводить в камне. И место им на главной городской возвышенности, со скамьями для сотен зрителей. Не подобает анатомическому театру прятаться на заднем дворе, как наша простая постройка.

Алессандро снял с себя плащ и посмотрел на мальчика и цирюльника. Взгляд выражал прежнее спокойствие. Умные глаза вновь стали такими, какими мальчик их знал.

— Вчера вечером Альфонсо завершил свой труд, — сказал он. — Дело за трупом. После заката будет и он.

За городской стеной по дороге в Венецию, в часе езды на двуколке, находилось то, что местные жители с мрачной двусмысленностью называли Кладбищем невинных. Его и кладбищем-то назвать было трудно — просто кусок земли, огороженный каменной стеной. Сюда свозили бедняков, скошенных чумой в те годы, когда она так свирепствовала, что городские погосты при церквях уже не могли приютить всех мертвецов. Здесь же хоронили казненных преступников, самоубийц и всех остальных, чья душа почему-либо оказалась обречена на вечные муки.

В округе обреталось множество бродячих собак и воронов. Если кому занадобится человеческий труп — лучшего места не найти. Могилы копались неглубокие, сторожа — ненадежные, меток негусто. Мальчик уже наведывался сюда вместе с цирюльником. Своей ученостью мессер Алессандро во многом был обязан этому месту.

Не всегда случалась такая удача, что они находили целый труп. Но велика была у мессера жажда знаний, и потому довольствовалась она и костями без плоти, связанными одними сухожилиями, и одним-двумя мускулами, по случайности оставшимися на своем месте. Вместе с цирюльником мальчик очищал от гнили скелеты разлагающихся трупов. Однажды они раздобыли лопатку, плечо и кисть, на которой не хватало пальцев, и еще ногу. Увидев добычу, мессер в ту же ночь отправил их назад на поиски грудной клетки. На следующий день они, стараясь быть незамеченными и выбирая каждый раз новую дорогу, свозили кости в дом мессера Алессандро, так что под конец у него оказался почти целый скелет.

Вдвоем сидели они на стене, окружающей Кладбище невинных, каждый со своей лопатой, и болтали ногами, а солнце садилось у них за спиной. Цирюльник насвистывал песенку, которую они выучили в Германии. В ней пелось про лентяя, который ленился-ленился, да и заснул, а проснувшись, обнаружил, что заживо похоронен. Мальчик прислушивался к ночи.