Его и ее - Элис Фини

Безусловной любви не существует. Я на самом деле не виню мать Анны. Она стала пить, только когда обнаружила, что Шарлотта перестала дышать в середине ночи. Она впала в панику и по какой-то причине не вызвала скорую. Думаю, что, возможно, она уже знала, что ребенок мертв. Коронер подтвердил, что это была «смерть в колыбели» и это могло случиться в любое время и в любом месте. Но я обвинял себя. Анна тоже. Снова и снова, бросая мне невысказанные упреки сквозь непрерывные слезы.

Я любил нашу маленькую девочку так же сильно, как она, но создавалось впечатление, что только Анне позволено скорбеть. Сейчас, два года спустя, я словно все время балансирую на грани, как домино, которое вот-вот рухнет и повлечет самых близких вслед за собой. Долгое время после случившегося все, связанное с моей жизнью, казалось нереальным и не имеющим смысла. По этой причине я уехал из Лондона и вернулся сюда. В попытках создать своего рода семью из того, что у меня осталось: сестры и племянницы. И дать Анне пространство, в котором, по ее словам, она нуждалась.

Мы похоронили Шарлотту здесь, в Блэкдауне, — в то время Анна была не в состоянии принять решение, и его принял я — и, думаю, за это она меня тоже по-прежнему ненавидит.

От места, где живет Прийя, до моего конца города полчаса ходьбы по совершенно темным пешеходным тропинкам и пустынным проселочным дорогам, но другого выхода нет. В сельской местности такси не ездит. В это время ночи в Блэкдауне вообще нет никаких признаков жизни. Передо мной черная кошка, она перебегает дорогу и опровергает мою последнюю мысль. Это бы обеспокоило мою бывшую жену, но меня всей этой суеверной чепухой не проведешь. Кроме того, я уже получил свою долю невезения и даже сверх того.

На улице страшно холодно; если слишком долго стоять неподвижно в таком холоде, он начинает кусаться. И я засовываю руки как можно глубже в карманы и держу их там, а мог бы курить. Странно, но после того, как я провел вечер, общаясь с другим живым существом, а не пялясь в экран, мне сейчас даже не хочется курить.

Мы с Рейчел толком не разговаривали, мы просто вели вежливые беседы, сопровождаемые грубым сексом. Мне всегда казалось, что нам особо нечего сказать друг другу, по крайней мере, не было того, что каждый из нас хотел бы услышать. Я все время думаю о словах, написанных на ее ногтях: ДВУЛИЧНАЯ. До появления Шарлотты мы с Анной разговаривали, но потом словно забыли, как это делать. Сегодня вечером с Прийей я снова почувствовал себя настоящим человеком.

Решаю послать ей эсэмэс и ищу телефон в кармане.

Вместо него нахожу телефон Рейчел, в котором есть непрочитанное сообщение:

Сегодня вечером тебе надо было сразу идти домой, Джек.

Останавливаюсь и несколько секунд смотрю на эти слова. Затем разворачиваюсь на все триста шестьдесят градусов и вглядываюсь в темноту, стараясь увидеть, не преследуют ли меня. Кто-то явно шел за мной. Мне это не показалось. Но кто? И почему? Кладу телефон обратно в карман и прибавляю шаг.

Свернув на свою улицу, вижу, что мой дом полностью погружен во тьму. В этом нет ничего необычного — поздно, и я не рассчитываю, что моя маленькая сестренка ждет, когда я вернусь домой. Мы с ней не из тех братьев и сестер, которые проверяют друг друга. Наверное, Зои выпила пару бокалов дешевого вина и легла спать, точно так, как она делает почти каждый вечер.

Едва войдя в калитку, начинаю искать ключи, пытаясь найти их в темноте. Свет на крыльце включается, когда я уже на половине садовой дорожки, но хотя он проникает и в карман куртки, где должны лежать ключи, я вижу, что их там нет.

Мне ужасно не хочется будить весь дом, чтобы Зои меня впустила, — племянницу потом будет довольно трудно снова уложить, — но, поднявшись к входной двери, вижу, что в этом нет необходимости. Дверь уже открыта.

В жизни бывают такие моменты, когда замирает сердце, — ты знаешь, что сейчас случится что-то очень плохое, но ты опоздал, чтобы помешать этому. Это одновременно длится меньше секунды и больше всей жизни, ты застываешь в пространстве и во времени, не желая смотреть вперед, но зная, что слишком поздно оглядываться назад. Сейчас настал один из таких моментов. За всю свою жизнь я пережил только несколько подобных.

Я быстро трезвею.

Как полицейский, понимаю, что надо кому-то позвонить, чего я, однако, не делаю. В этом доме — то, что осталось от моей семьи, и я не могу ждать подкрепления. Быстро вхожу в дом и включаю свет во всех комнатах на нижнем этаже, но там никого нет. Остальные двери и окна, похоже, закрыты и заперты. Проверяю сигнализацию, но, наверное, ее выключили. Это можно сделать, только зная код.

Нет никаких признаков входа с применением силы или борьбы; наоборот, весь дом выглядит гораздо чище и аккуратнее, чем тогда, когда я уходил сегодня утром. Ползунки — эксперты по созданию беспорядка, но весь мусор и хаос, к которому я привык, ликвидированы, и все расставлено по местам. Все не так, как надо, — за долгие годы я научился доверять своей интуиции в отношении таких вещей.

И тут я вижу.

В наборе, который стоит на кухонном столе, не хватает одного небольшого ножа. Вспоминаю, что сегодня утром его там тоже не было, как и накануне вечером. Мои ключи от дома тоже здесь, хотя я уверен, что сегодня вечером они лежали в моем кармане до того, как я отправился в гости к Прийе. Может быть, я на самом деле оставил их здесь — из-за нехватки сна последние несколько дней прошли как в тумане. Потом замечаю фото. Оно похоже на то, что, по словам Анны, украли из ее машины, и я помню, что делал этот снимок двадцать лет назад.

Пять девочек стоят в ряд и улыбаются в камеру: Рейчел Хопкинс, Хелен Вэнг, Анна, Зои и странного вида девочка, которую я смутно узнаю, но не могу вспомнить ее имя. На их лицах — одинаковые улыбки, на их запястьях — одинаковые браслеты дружбы. Но это не все. Теперь лица трех из пяти девочек на фото перечеркнуты: Рейчел, Хелен и… Зои.

Откладываю фото — слишком поздно понимая, что вообще не должен был к нему притрагиваться, — и бегу по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Сначала добегаю до комнаты моей племянницы и врываюсь в дверь, чтобы убедиться, что Оливия жива и невредима, и, свернувшись калачиком, спит в своей кроватке. Ее подушка, а также все остальное в комнате, покрыты тканью с изображением единорогов. У нее такой спокойный вид, что на секунду мне кажется, что, может быть, все в порядке. Но потом я понимаю, что она должна была проснуться от шума, который я только что произвел. Оливия дышит, но она в бессознательном состоянии.

Я спешу по коридору в комнату сестры, но там пусто. Двери всех спален открыты, и вскоре я обнаруживаю, что нигде никого нет. Дверь ванной закрыта. Когда я пытаюсь повернуть ручку, она не открывается.

Мы много лет не запирали эту дверь из-за одного случая, произошедшего в нашем детстве, и я не знаю, где может лежать ключ. Даже не помню, видел ли я его вообще. В нашем доме всегда существовало правило: если дверь закрыта, ты не входишь внутрь. Я осторожно стучу и шепчу имя сестры: