Весь апрель никому не верь - Ариадна Борисова

Впереди ждала куча официальных и домашних проблем, а с души будто камень свалился. Матвей ни о чем не жалел. Его как прорвало. Недаром он недавно приметил в строительном магазине обои для детской – желтые, с бабочками и божьими коровками. В солнечной комнате девочке будет тепло и не страшно. Матвей уже видел полки с книжками, белую кроватку, компьютерный стол с крутящимся креслом, домик с игрушечной мебелью – Пенелопа Круз тоже достойна простого кукольного счастья.

В Снегирях он был уверен – поймут, но о том, чтобы попросить дядю Костю переселиться обратно к себе, не могло быть и речи. Лучше самому переехать в его квартиру с Федорой и Анютой. Тут вставал вопрос – в качестве кого? Матвей понятия не имел, есть ли такие акты в гражданском состоянии, как отцовство по соглашению без регистрации брака, или двойное опекунство. К тому же сомнительно, что Федора согласится делить с ним жилье. Мысль обольстить ее рассмешила Матвея. Он подозревал в этой женщине фригидность не то что к сексу, но вообще к жизни. Ничего другого в голову не приходило, как дать Федоре обвыкнуться на новом месте и месяца через два рубануть прямым текстом: давайте-ка, дорогая Федора Юрьевна, поженимся ради ребенка. Лишь бы согласилась. Они жили бы светло и чисто. Общие думы о ребенке – главное в супружеских отношениях. Приятные разговоры о книгах, совместные прогулки… отдельные кровати…

Чушь и самообман. Матвей знал, что не выдержит, заведет любовницу, и вся благолепная пастораль рухнет в тартарары.

Он в отчаянии посмотрел на спящую Федору. Вчера он старался не допускать лишних мыслей, но едва прекращал следить за собой, глаза так и притягивались к ней. Ее легкие движения казались отражением летучих Марининых жестов…

Нет, Федора была другой. Другие глаза, другое тело, более стройное, с тонкими запястьями и узкими лодыжками. Идеальная фигура топ-модели и при этом – идеальная старая дева: темная одежда, скрытный характер, жесткий ум при зыбкой неопределенности настроения. Трудно было поверить, что ни один мужчина не добивался этой красивой женщины, и в то же время не требовала доказательств ее не показная, но очевидная холодность.

Матвей не забыл, как впервые увидел Федору – высокую, гибкую, в сером плаще, и спутал ее с папиной женщиной Викой, первой своей детской любовью. Позже, стоя наверху, он курил и заглядывал в колодец лестничных маршей в ожидании перестука резвых туфелек, рассеянной улыбки и машинального кивка.

Он запомнил касающиеся ее моменты из Марининых рассказов. Федора любила деда, заменившего девочкам родителей после ухода отца и смерти матери. Верующий человек, дед часто вел с внучками беседы о Боге, о том, что Господь живет в каждом, но нужно не лениться заглядывать молитвой в свое Царство Божие. Федора не ленилась. Ходила с дедом в церковь радеть о спасении ближних, несмотря на тогдашний запрет. Когда старик заболел, преданно заботилась о нем и Марине, чьи способности проявились рано и требовали дорогих красок, кистей, холстов… Дед воспитывал Федору так, словно готовил ее к самопожертвованию. Считая себя всецело ответственной за Марину, она оказалась заложницей дедовского завета и сестриного таланта. Неизвестно, что случилось бы с ней, не останься на ее руках Анюта. С детства приученная к отречению от себя, Федора привычно понесла крест молитвенницы, матери и чернавки.

Во фразе «все познается в сравнении» угадывается тайное утешение: пожалел человек кого-то и, проведя переоценку своих мелких проблем, облегчил душу. Матвей вообразить не мог, как жестоко винила себя Федора. По сравнению с ее покаянием угрызения его совести были ничтожны, но эта мысль нисколько его не утешила.

Обожаемый сестрами дед… Чудовище. Разделив будущее внучек, он все детство с методичным упорством убивал в старшей личность. Единственный человек, с которым она чувствовала спокойствие и защищенность, сознательно обрек ее на одиночество. Если бы не он, Федора не выросла бы такой отстраненной от людей, такой безразличной к себе.

Матвей принялся обдумывать уловки, которыми намеревался постепенно поколебать ее отчужденность, рассчитывая на помощь Анюты и надеясь, что понятливая девочка будет прилежно хранить тайну «отцовства». Он хотел, чтобы Федора увидела в нем не просто человека, нежданно свалившегося из прошлого сестры, но независимого от этого прошлого друга.

Увидев обморочное лицо выбежавшей на лестницу Эльки, Матвей понял: с папой случилось несчастье. Ступени ощутимо завибрировали и поплыли под ногами. Федора с девочкой, коробками, баулами остались далеко, где-то на краю земли.

…С папой действительно случилось несчастье: умер его брат.

Вчера вечером Элька вызвала «Скорую» и увезла папу в больницу. Дядю Костю соседи отправили в морг.

Стены покачивались перед глазами, сквозь шаткий бетон проступало живое лицо дяди Кости. Элька, это неправда? Это… правда?! – Матюша, вот ключи… Забыв о вражде с Ватсоном, Элька обняла обоих. Они долго стояли, держась друг за друга втроем на обрыве лестничной пропасти, и опомнились только от плача ребенка. Анюта испугалась, увидев лицо Киры Акимовны, свесившей голову с перил верхнего этажа. Несмотря на угасающее зрение, старуха узнала Федору и, ничему не удивляясь, ответила на ее тихое приветствие. Девочка инстинктивно прижалась к Матвею. Прости, маленькая, виновато подумал он, приезд в «папин» город сулил тебе незнакомые радости, а обернулся жуткой сказкой с горем взрослых и бабой-ягой. Подхватив Анюту на руки, шепнул:

– Не бойся, старушка не страшная, у нее просто лицо такое.

– Почему?

– Поранилась.

В опустевшей квартире было оглушительно тихо. Тяжкий гул тишины, нарастая, давил на ушные перепонки. Матвей внес вещи. Федора с потерянным видом стояла у двери.

– Ну что вы? Вон моя комната, располагайтесь.

Она виновато сказала:

– Вам не до нас. Наверное, нам лучше побыть где-нибудь до вечера.

– Где?! – развел он руками. Не было сил на уговоры, вообще на слова.

Федора молча сняла свое пальто и курточку с Анюты. Матвей попытался собраться с мыслями. Стряслось непоправимое, о чем он и предположить не мог, но, что бы ни произошло, он отвечал за них и не имел права ни расклеиваться, ни тем более раздражаться. Женщина утомилась в поездке, ребенок был голоден. Время подошло к обеду.

Матвей наскоро смыл с себя пот и грязь дороги – вот так бы еще смыть беду. Вчерашний предмет легкомысленных шуток, смерть будто преследовала его, с лошадиной ухмылкой наблюдая очередное поражение, и слепила глаза. Выйдя из ванной, Матвей невольно зажмурился – за окном во все необъятное небо золотился день, стекло настенных часов пасло солнечных зайчиков в зеркале прихожей. Вспомнилось, что надо завесить чем-то зеркала.

– Федора, вам придется похозяйничать самой. В холодильнике котлеты и пачка пельменей. Я поеду к отцу.

Гул в голове продолжался, перешел на все тело, как после похмелья. Нереально плоские улицы, лишенные обычной пространственной глубины, расступались желтоватыми графическими волнами, словно фрески египетских гробниц. Автомобили стояли на парковке плотно. Оставив машину на боковой улице, Матвей побрел вдоль пик чугунной ограды. Больница, белое фойе, белые коридоры, воздух слоится запахами лекарств и меди – так пахнет кровь?.. Женщина в белом за стеклянным окошком сказала: сейчас обед, потом больные будут отдыхать, приходите после четырех. Обратно к машине – самоходный биомеханизм в броуновском движении, Матвей взошел по инерции на знакомое крыльцо, бывали тут с другом. Взглянув вопросительно, девушка в высоком чепце подала рюмку водки.