33 счастья - Ольга Хмельницкая

– Надо идти в те коридоры, где мы еще не были, – сказал Юрий. – Не исключено, что именно там есть выход в помещение, где находится похищенная Колбасова.

– Кроме того, нам надо найти проход в логово преступника, – сказала Ева. – Конечно, он не лазил через ловушку. Значит, есть обходные пути, которые нам нужно обнаружить.

– Можно пойти вдоль провода, – сказал Юрий, показав на черный провод, исчезавший в одном из коридоров, – в прошлый раз мы с Викторией не смогли спуститься в колодец, но теперь у нас есть альпинистское снаряжение, и мы можем попытаться туда проникнуть.

– Так и надо сделать, – сказала Сушко, – это может помочь нам обнаружить Колбасову.

Все трое свернули в коридор, в котором ранее был обнаружен таинственный колодец. Причудливые тени плясали по стенам. Виктория, Ева и Юрий напряженно прислушивались, стараясь не пропустить мимо ушей какие-либо посторонние звуки, но все было тихо. Они дошли до колодца и посмотрели вниз. Там было черным-черно. Ботаник нашел камешек и бросил его вниз. Сначала все было тихо. Спустя несколько мгновений где-то далеко внизу раздался плеск.

– Вода. И глубоко! – сказал Юрий.

Ева легла животом на пол и посветила фонариком вниз, но ничего не увидела – луч света был слишком слабым, чтобы осветить дно.

– Ну что, режем провод? – предложила Сушко. – Может, наш убийца вылезет проверить, что случилось, а мы тут его и…

– Не надо резать, – сказала Ева, – этот провод – наша нить Ариадны. Давайте альпинистские крючья. Я полезу вниз.

– Все вместе полезем, – сказал Бадмаев, – думаешь, мне не интересно, что там и как? Хотя любопытство, конечно, проще и безопаснее удовлетворять, сидя дома на диване и решая кроссворды, сканворды и головоломки.

Троица дружно улыбнулась. Ботаник забил в край колодца сначала один крюк, а потом – второй.

– Имейте в виду, камень мягкий. Это же известняк, – сказал Юрий, – так что подождите меня здесь пару минут. Я взгляну, что там и как, и вернусь.

Бадмаев привязал к одежде фонарь, обвязался тросом и принялся спускаться в черный провал.

Было уже около пяти часов утра, когда Манусевич дотащил до шоссе тяжелого, обмякшего профессора. Постепенно светало. Машин на дороге не было. Миша стоял и стоял, но не слышал ни звука. Был ранний утренний час, тот самый, когда количество автомобилей на дорогах падает до полного нуля. Физик ждал и ждал, а потом, не в силах больше стоять, сел на дорогу рядом с Игорем Георгиевичем. Шоссе словно вымерло.

«Так не бывает. Кто-нибудь когда-нибудь здесь проедет», – думал Миша.

Он посмотрел на профессора. Слюнько лежал, закрыв глаза. Он думал о яйце барионикса, о своей мечте, о том, что так и не женился, а также о том, что истинной причиной его затянувшегося холостяцкого статуса была полная преданность науке.

«Теперь я проведу остаток дней в инвалидной коляске, – подумал профессор. – Меня уволят на пенсию, и я буду сидеть дома, один-одинешенек, всеми забытый, и вспоминать экспедиции, в которых когда-то участвовал, и сожалеть обо всех тех экспедициях, в которые я уже никогда не поеду. Но Дима уже наверняка в больнице, а это – самое главное», – решил он.

Профессор совершенно не жалел, что отдал все силы и остаток здоровья, пытаясь как можно быстрее доставить Бубнова к врачам. Он жалел о том, что думал, что жизнь и здоровье – бесконечны и что когда-то он все еще успеет – и детей родить, и внуков вынянчить, и дерево посадить, и дом построить.

Ничего из этого он так и не сделал.

«И уже не сделаю», – с горечью подумал Слюнько.

Ему привиделся веселый голубоглазый мальчишка, и маленькая девочка, и дом, и то самое дерево, и вдруг Игорь Георгиевич понял, что ему больше не хочется никаких динозавров, а нужно только простое человеческое счастье.

– Я сыт динозаврами по горло, – пробормотал Слюнько, начиная смеяться. – Меня от них уже, кажется, тошнит!

Манусевич с удивлением посмотрел на смеющегося профессора и горестно покачал головой. Он решил, что от физических и моральных перегрузок Слюнько тронулся рассудком.

За поворотом затарахтел двигатель автомобиля. Манусевич вскочил, присмотрелся – и не поверил своим глазам. По дороге ехала «Скорая помощь»! Миша вышел прямо на проезжую часть и развел руки в стороны. Машина продолжала ехать. Физик не шевелился. «Скорая» не притормаживала. Манусевич закрыл глаза. Машина, скрежеща тормозами, остановилась в сантиметре от него.

– Ну что, что? – закричала фельдшер, выскакивая на дорогу. – Мы роженицу везем, отойдите с дороги! А то мы вас сейчас переедем, и все! И на клятву Гиппократа не посмотрим.

Миша молча указал на лежавшего на обочине профессора. Фельдшер, лицо которой удивленно вытянулось, с опаской подошла к Игорю Георгиевичу.

– Что с ним? – спросила она.

– Парализовало ноги, – пояснил Миша, с трудом выговаривая слова и шатаясь, как пьяный. – Мы несли товарища, у которого воспалился аппендицит, и профессор надорвался. У него что-то в позвоночнике защемилось.

– Профессор? – переспросила фельдшер. – Это его кличка?

– Это научное звание, – прохрипел Игорь Георгиевич, – у меня, кроме научного звания, есть еще и степень доктора биологических наук. Я палеонтолог.

– Я бы посмотрела вашу спину прямо сейчас, – сказала фельдшер, – но у меня в машине роженица. Поэтому поедем в травматологию. Там вам помогут.

Впрочем, последние слова женщина произнесла явно неуверенным тоном. Хотя профессор и бодрился, его состояние медик оценила как тяжелое. Манусевич отнес профессора в машину и со всей возможной скоростью поспешил к Алене и Алексею.

Рязанцев не спал. Он не мог уснуть. Владимир Евгеньевич лежал, скорчившись и закрыв руками голову. Внутри у него все пекло огнем. Беспокойство о Еве было нестерпимым. Самое неприятное в ситуации было то, что полковник ничего не мог сделать и не владел никакой информацией. Он не знал, жива ли еще его невеста.

– А я не хотел на ней жениться, – корил себя Рязанцев.

Сейчас он был готов сделать все, что угодно, лишь бы оказалось, что Ева жива, здорова и находится в безопасности.

– Сколько раз я говорил себе, что надо сделать из нее домохозяйку! Сколько раз! – повторял он. – И чем все закончилось? Тем, что мы приехали на очередное задание, я лежу со сломанной ногой и воспалением легких, а Ева ушла куда-то под землю и не вернулась.

Пользуясь тем, что его никто не видел, полковник закрыл голову руками и зарычал. Он хотел умереть, ничего не видеть, ничего не слышать, и хоть на время избавиться от боли, которая терзала его душу. Смерти полковник не боялся. Он боялся одного – умереть и так и не узнать, что случилось с Евой.

До его ушей донесся какой-то посторонний звук. И этот звук был полковнику прекрасно знаком.

– Вертолет, – сказал полковник.