Тощий Мемед - Яшар Кемаль

доказала бы властям, что Али убил моего сына.

Хатче успокаивала ее.

— Аллах поможет, и тебя выпустят. Ты выйдешь из тюрьмы и предашь убийцу властям. А мне-то что делать? Моя молодость погибла. Я сгнию здесь! Пусть аллах накажет того, кто на меня донес…

Прошло много дней. Хатче и Ираз подружились. Они стали друг другу ближе, чем мать и дочь. Все делили пополам. И горе у них стало одно, общее. Хатче знала все, до мельчайших подробностей, — она знала наружность Рызы, его черные глаза, руки, волосы, она знала его детство, игры и проделки, трудности, которые испытывала мать, когда растила его, споры о земле, последние события и убийство. А Ираз знала все о Мемеде, знала, как Хатче и Мемед мечтали о своем доме.

Ираз и Хатче делили горе и радость и думали теперь только об одном человеке — о Мемеде.

С утра до ночи женщины вязали носки, вязали до тех пор, пока не слипались глаза. Их носки были известны на базаре. Люди говорили: «Эти носки вязала девушка, которая убила своего жениха, и женщина, у которой убили сына…» На носках были красивые цветные узоры, и женщины всякий раз придумывали новые. Их рисунки говорили о горе. Нигде нельзя было найти таких красивых и таких печальных узоров, как те, что придумывали Ираз и Хатче. Так говорили люди.

Когда человек впервые попадает в тюрьму, он теряется. Ему кажется, что он в другом мире, что он заблудился в бескрайней лесной чаще. Нет, хуже чем заблудился. Человек теряет все, что имел: землю, дом, семью, друзей, любимую. Он словно попадает в пустоту. Камни, земля, стены, двери, окна с железными решетками, даже клочок неба над тюрьмой — все новичку кажется враждебным. А если к тому же у него нет денег, то он обречен на жалкое прозябание в своем тюремном углу.

Ираз и Хатче не напрасно вязали носки до слепоты. Они не тратили из заработанного ни одного куруша. В течение нескольких месяцев их единственной пищей был тюремный паек.

Рано или поздно Мемеда арестуют и приведут в тюрьму. Может быть, завтра, может быть, через месяц. Тогда ему понадобятся деньги. И женщины работали с утра до ночи, чтобы Мемед не голодал в тюрьме.

— Дочь моя, — часто говорила Ираз, — Мемеду не придется, как нам, терпеть нужду и лишения. С нами он не пропадет.

— Да, ведь мы здесь, — радовалась Хатче.

— У нашего Мемеда будут деньги. К его приходу мы еще подработаем и отдадим ему все наши деньги. Мемеду не придется краснеть. Он не станет брать в долг у других арестантов, — говорила Ираз.

Усталые и голодные, они ложились спать поздно ночью. Лежа на нарах, они еще долго говорили о своем горе. Чего только не приходило им в голову, когда они думали о том, что могло случиться с Мемедом! Хатче сердилась на свою мать.

— Разве это мать!? Как просила ее: «Принеси мне весточку о Мемеде! Я больше ничего у тебя не прошу». А она не приходит.

— Кто знает, что случилось с твоей бедной матерью, — успокаивала Ираз Хатче. Ираз всегда брала под защиту мать Хатче.

В ту ночь женщины не спали. Их постели были влажными от сырости. Жужжали ночные жуки. Женщины терли глаза, чтобы привыкнуть к темноте.

— Ираз, — начала Хатче.

— Что?

— Как сыро… — сказала Хатче.

— Что делать, дочь моя.

Так всегда начинался их ночной разговор.

— Что ты скажешь о моей матери?

— Мы ведь не знаем, что с ней…

Хатче перевела разговор на другую тему.

— На Чукурове в Юрегире мы хотели построить себе маленький домик. Мемед стал бы батрачить и на заработанные деньги купил бы участок земли. Да, так думал Мемед.

— Вы еще молоды. Успеете.

— Он обещал повести меня в шашлычную,

— Еще сходите.

Так они разговаривали в темноте, пока Хатче не засыпала. Только во сне она забывала о тюрьме и о бегстве Мемеда. Ираз тоже во сне переставала думать о своем горе.

На следующий день женщины снова продолжали свой разговор.

— Земля в Юрегире теплая, — мечтала Хатче. — Там всегда светит солнце. Посевы такие густые, что даже тигры не могут сквозь них пробраться. Наше поле в тридцать дёнюмов.

— Тридцать дёнюмов, дочь моя?

— Да, половину мы засеем пшеницей, половину ячменем.

— А среди пшеницы сделаем грядку лука.

— Полдома я обмажу зеленой глиной.

— Зеленой?.. Ведь есть и красная.

— И корова у нас будет большеглазая, породистая… И теленок…

Ираз не отвечала, и Хатче умолкала.

— Мой дом — твой дом. Мемед твой сын, а я твоя дочь, — продолжала Хатче.

— Дочь моя.

— Перед нашим домом — плакучая ива. Ее ветки свисают до земли.

— Обнесем участок изгородью и посреди разобьем садик… Цветник… — говорила Ираз.

Хатче словно просыпалась от глубокого сна и спрашивала Ираз:

— Когда, по-твоему, схватят Мемеда и приведут сюда? Чего же ты молчишь? — снова тормошила она Ираз.

— Если не завтра, то, может быть, через месяц… — отвечала Ираз.

— Пока мы живы?

— Пока мы живы, — говорила Ираз с гордостью. — И у нас есть деньги.

Наконец женщины засыпали.

Когда наступала пятница, Хатче просыпалась задолго до восхода солнца. По пятницам в касабе устраивался базар. В пятницу к Хатче могла прийти мать.

— Хоть бы сегодня пришла, — с надеждой говорила Хатче каждую пятницу, поднимаясь с нар.

Было уже светло, когда высокая женщина с узелком, поминутно озираясь по сторонам, подходила к тюрьме.

— Смотри, Ираз! — закричала Хатче.

— Что случилось, дочь моя? — взволнованно спросила Ираз, подбегая к окну.

— Это моя мать!

Ираз взглянула на дорогу. К тюрьме подходила женщина, это была мать Хатче. Она была босая и слегка прихрамывала. На голове ее был черный платок, уголок которого она держала в зубах. Женщина шла, понурив голову. Подойдя к воротам тюрьмы, она остановилась.

Маленький, хилый тюремщик визгливым голосом крикнул ей:

— Что тебе надо, старуха?

— У меня здесь дочь, я пришла повидаться с нею.

— Мать! — крикнула Хатче.

Женщина медленно подняла взгляд на тюремщика.

— Вот моя дочь, господин.

— Говорите!

Женщина села у стены, положив возле себя узелок.

— О-ох, кости болят, — простонала она.

Хатче изумленно смотрела на мать. Кожа на ее ногах потрескалась, в трещины забилась пыль. Волосы казались седыми от пыли. По шее стекали черные капли пота. Даже брови и ресницы были покрыты пылью. Вокруг ног обвилась рваная, грязная юбка. Сердце Хатче сжалось от боли. На глаза навернулись слезы. В горле пересохло. Она никак не решалась подойти к матери.

Мать заметила взгляд Хатче и ее полные слез глаза. Она тоже не могла