Отель "Гонолулу" - Пол Теру

— Вижу, ты очень обеспокоен, — перебил его Джиммерсон. — Я как раз собирался тебе звонить. Ее адвокат связался со мной, интересовался завещанием.

Слезы у Булы мгновенно просохли, челюсть отвисла.

— То есть как — «ее адвокат»? — прошептал он.

Для чтения завещания семья собралась в зале заседаний в конторе Джиммерсона. Дети Бадди заняли первый ряд стульев, Мизинчик, Ронда, Тони и Пагал, их адвокат, немолодой филиппинец с изнуренным морщинистым лицом, держались позади. На коленях у адвоката лежал старый, потрепанный кейс.

— Джимми, пока мы не начали, я хочу кое о чем спросить, — сказала Мелвин. — Я думала, это семейное дело, охана.

— Как скажете.

— Тогда что здесь делают все эти люди?

— Позвольте напомнить вам, что перед вами — миссис Хамстра, — вмешался Пагал, адвокат.

И тут боковая дверь распахнулась, и послышался чей-то голос:

— Вроде тут назвали мое имя?

Знакомый, пронзительный, чуть ли не в вой переходящий голос. Мизинчик завизжала. Взрослые дети обернулись. Малыши закричали: «Дедушка!»

— Я вернулся!

Да, это был Бадди, Бадди в футболке и шортах, посвежевший, ухмыляющийся, с сотовым телефоном в руках. Только Ронда и Тони остались сидеть, недоумевая, кто это пришел. Тони потянулся было рукой к Мизинчику, но девушка резко оттолкнула его. Она дрожала всем телом, и кожа у нее вновь посерела, как в тот первый день в аэропорту Гонолулу.

Бадди не удалось больше ни слова произнести — дети принялись разом орать на него. Була ухватился рукой за футболку и с размаху бил отца по плечу, остальные тоже набросились на Бадди, колотили и тузили его, внуки, вопя, повисли у него на ногах. Бадди через всю комнату смотрел на Мизинчика — она уже стояла, но продолжала вытягиваться, приподыматься, словно повисла в воздухе, напряженно ожидая его приговора.

— Не уходи! — Он смеялся, но по щекам его текли слезы.

История внезапного воскресения Бадди сделалась знаменитой; приятели с наслаждением повторяли его торжествующий вопль: «Я вернулся!» Эти слова вновь и вновь выкрикивали люди, толпившиеся вокруг Бадди, воображавшие себя такими же пройдохами, как он сам, и купавшиеся в отраженных лучах его славы. Они брали у Бадди деньги, ели у него за столом, спали на многочисленных диванах в его доме и в гамаках, пользовались неограниченным кредитом в «Потерянном рае». О слезах на лице Бадди все забыли.

Возвращение Бадди из царства мертвых каждый перетолковывал по-своему. Друзья рассказывали об этом как о великолепной шутке, недоброжелатели мрачно ворчали — недоброжелателей было немного: в основном люди, задолжавшие Бадди столько денег, что теперь прятались от него и суетливо сочиняли всякие гадости, не догадываясь, что для Бадди и злейшая клевета была рекламой. Меня проделка Бадди повергла в изумление, даже в шок, но его приятели восклицали: «Это еще что!» — и принимались перебирать прежние, еще более дерзкие и диковинные розыгрыши.

Бадди и его семейство делились со мной всеми подробностями. «Он написал книгу», — так отрекомендовал меня Бадди своим детям и своим собутыльникам. Все они почти разучились читать, а потому я в их глазах сделался существом чудесным и таинственным, кем-то вроде жреца или мага, и ко мне относились с таким уважением, какого я не знал в пору своей затворнической жизни в кругу озлобленных писателей да читателей-всезнаек, эрудированных благонамеренных зануд.

«Вот кто я такой», — словно заявлял Бадди, пыхтя и отдуваясь, повторяя какую-нибудь особо скандальную историю: как он зацементировал туалет Уиллиса, как соблазнил в гостинице жену постояльца, а когда она отключилась, сбрил ей все волосы на интимном месте, прежде чем отослать к мужу, как запихал Буле собачье дерьмо в фен для волос. «Я включил — и что за вонь, а?» — подхватывал Була. Я слушал с удовольствием, понимая, какую честь мне оказывают, делясь подобными воспоминаниями.

Та парочка, муж и жена, продолжали останавливаться в нашей гостинице. Как никто другой, Бадди умел обольщать, приобретать друзей. Завистники и злопыхатели у него были — но ни одного заклятого врага. Ему простили все переживания, слезы и скорбь, жестокий розыгрыш, заставивший друзей, родных и новоиспеченную жену поверить в его смерть, — мало того, что простили: в скором времени уже хохотали над этой шуткой и нахваливали Бадди, сумевшего так здорово всех провести.

— Он просто потрясный! — говорили все и смеялись, радуясь возвращению Бадди.

Уже не в первый раз мне казалось, что в глубине души Бадди — садист. Меня его шутка не насмешила, но сам Бадди вызывал во мне все большее любопытство. Не успел я поделиться с другими своим изумлением, как на меня посыпалось множество историй о замечательных номерах, которые откалывал Бадди. Некоторые проделки были не менее жестоки, многие — очень сложны и требовали расходов, и все совершались исключительно из любви к искусству. Этим забавам была присуща бездумная детская жестокость, но, когда я обращал внимание своих собеседников на мрачную сторону того или иного фокуса, они неизменно отвечали: «В этом-то вся соль!»

В любом розыгрыше есть примесь — и порой немалая — садизма. Бадди это было свойственно: я не раз наблюдал, как он издевался над своими детьми, но порой он бывал и ласков, и кроток. «Побеситься слегка», — так определял он свои розыгрыши, но и садизм — способ побеситься, только бес в человека вселяется более злобный. И нежность у Бадди проявлялась по-детски, почти нелепо: он сюсюкал с собаками и младенцами, писал любовные письма покойной жене, повсюду носил с собой сердечко с прахом Стеллы и каждый вечер на закате ждал ее знака — зеленого луча. Он бережно ухаживал за своими цветами. Садизм сочетался в Бадди с сентиментальностью — вовсе не редкое, я бы даже сказал — естественное — сочетание. Однажды я спросил Бадди, считает ли он себя жестоким.

— Я американец! — так он всегда отвечал, если не знал, что ответить. Или же делал глупое лицо и восклицал: — Виновен, ваша честь!

Судя по тому, что мне рассказывали, жизнь Бадди представляла собой сплошную череду розыгрышей. Он был потомком древнего рода пионеров и банкиров, накопивших столько денег, что им не требовалось притворяться респектабельными гражданами: они даже похвалялись своей закоснелостью. Предки Бадди достигли процветания в ту пору, когда Америка была огромной, неосвоенной и жестокой к новым поселенцам страной. Бадди продолжил их традицию, двинувшись на запад через океан. Он сколотил состояние на Тихоокеанском побережье сразу после войны, во времена относительной невинности. Предки Бадди шли на запад, на пути своем открывая Америку. Прадед в конце 1860-х покинул Чикаго и направил свой фургон в прерию — на пари, произвести впечатление на папашу, торговавшего провиантом. «Я удвою любую прибыль, с какой тебе удастся вернуться, — посулил отец, — но не показывайся мне на глаза, если залезешь в долги».

Похоже, любовь к розыгрышам была у Бадди наследственной. Тот юноша так и не вернулся домой за обещанной отцом наградой. Вместо этого построил дом, наладил быт, обзавелся фермой, открыл магазин и основал поселок Пресная Вода, ставший потом городком, где путешественники останавливались по пути в Калифорнию, чтобы купить продуктов и пополнить запасы воды. Прадед Бадди обнаружил источник пресной воды. Вода стала главным богатством города, потому-то он и получил такое имя. Город существует до сих пор, я проезжал через него, решившись раз в жизни предпринять ознакомительную поездку по стране. Я не останавливался — туристы там больше не останавливаются. Однако много лет назад городок славился бившими из земли ключами и гостеприимством.