Пятое время года - Н. К. Джемисин

В любом случае, после того как она заканчивает с помывкой, в пещере пахнет куда лучше, и ты проводишь очень приятную и спокойную ночь в своем спальнике – у нее есть запасные, но ты не хочешь рисковать подцепить вшей – и даже позволяешь Хоа свернуться рядом с тобой, хотя поворачиваешься к нему спиной, чтобы он не обнял тебя. Он и не пытается.

На следующий день ты возобновляешь свой путь на юг вместе с неприкаянным геоместом Тонки и Хоа… кем бы он там ни был. Ты совершенно уверена, что он не человек. Это тебя не волнует, официально выражаясь, ты тоже не совсем человек (согласно декларации Второго Юменесского совета по Преданию «О Правах личностей, пораженных орогенией» где-то тысячелетней давности). Тебя волнует то, что Хоа об этом не говорит. Ты спрашиваешь его, что он сделал с киркхушей, а он отказывается отвечать. Ты спрашиваешь его, почему он не отвечает, а он жалостно смотрит на тебя и говорит:

– Потому что я хочу понравиться тебе.

Странствуя с этими двумя, ты чувствуешь себя почти нормальной. В любом случае дорога требует вашего полного внимания. В следующие два дня пеплопад усиливается до такой степени, что вам приходится достать из рюкзаков и надеть маски – на счастье (ужас) у вас их четыре. Теперь пепел падает крошкой, это не висящая дымка смерти, о которой говорит Предание, но это не повод для неосторожности. Остальные тоже перешли к маскам, ты это видишь, когда они материализуются из серой мглы. Их волосы, кожа и одежда почти сливаются с пепельным пейзажем, их взгляды шершаво скользят по тебе. Маски делают всех одинаково узнаваемыми и неузнаваемыми, что хорошо. Больше никто не обращает внимания на тебя, Хоа или Тонки. Ты рада влиться в безликие массы.

К концу недели поток людей, тянущихся по дороге, начинает разбиваться на группки и порой ручейки. Все, у кого есть община, торопятся назад, и редеющий поток говорит о том, что люди находят, где поселиться. Теперь на дороге остаются только те, кто зашел дальше, чем обычно, или те, кому некуда возвращаться – как те экваториалы с пустыми глазами, многие из них в жутких ожогах после падения обломков. Эти экваториалы – назревающая проблема, поскольку на дороге их по-прежнему много, хотя раненые по большей части уже ослабели и умирают. (Вы как минимум двоих таких проходите каждый день, они просто сидят по обочинам дороги, бледные или, наоборот, красные от жара, свернувшись или дрожа в ожидании конца.) Осталось много вполне здоровых, и теперь они неприкаянные. А это всегда проблема.

Ты разговариваешь с небольшой группой таких в следующем дорожном доме – пять женщин очень разного возраста и очень молодой, неуверенный с виду мужчина. Эти, как ты замечаешь, сняли большинство летящих, бесполезно красивых одежд, которые люди в экваториальных городах считают модными, где-то по пути они выменяли или украли более крепкую одежду и надлежащее дорожное снаряжение. Но каждый сохранил какой-то остаток прежней жизни – самая старшая женщина носит головной платок из обтрепавшегося, грязного синего атласа, у самой молодой из-под крепкой, практичной туники торчат рукава из тонкой просвечивающей ткани. У молодого человека мягкий кушак персикового цвета, чисто для украшения, насколько ты можешь сказать.

Только это не просто украшение. Ты замечаешь, как они смотрят на тебя, когда ты подходишь – быстрые оценивающие взгляды, проверка твоих запястий и щиколоток, нахмуренные брови, когда ты пытаешься заговорить с ними. У непрактичной одежды есть очень даже практический смысл – это маркер нового нарождающегося племени. Племени, к которому ты не принадлежишь.

Не проблема. Пока.

Ты спрашиваешь у них, что случилось на севере. Ты знаешь это, но знать в геологическом смысле и осознавать значение события в реальном человеческом понимании – разные вещи. Они рассказывают тебе, когда ты показываешь им руки и демонстрируешь, что ты не представляешь собой (видимой) угрозы.

– Я возвращалась домой с концерта, – говорит одна из младших женщин, которая не представляется, но должна быть – если еще не стала – Селектом. Она выглядит точно так, как должна выглядеть женщина по меркам красоты санзе – высокая, сильная, загорелая и почти оскорбительно здоровая, с красивыми ровными чертами лица и широкими бедрами, и все это венчается шевелюрой серо-пепельных волос, которые лежат на ее плечах почти как шкура. Она показывает головой на молодого мужчину, который скромно опускает очи долу. Тоже миленький, вероятно, тоже Селект, хотя и худосочного типа. Ничего, нарастит мяска, если его будут обслуживать пять женщин. – Он играл в импровизационном зале на улице Шемшены, это было в Алебиде. Музыка была такая красивая…

Голос ее дрожит, и на мгновение она уносится мыслью куда-то от «здесь и сейчас». Ты знаешь Алебид – это средняя по величине городская община – была, – известная своей сценой. Затем она возвращается, поскольку она хорошая девочка-санзе, а санзе в облаках не витают.

– Мы увидели что-то вроде разрыва, там, на севере. В смысле вдоль горизонта. Мы видели… Сначала красная вспышка, затем свет распространился на восток и запад. Не могу сказать, как далеко это было, но свет отразился от облаков. – Она снова замолкает, вспоминая что-то ужасное, и лицо ее жестко, угрюмо и полно гнева. Это более социально приемлемо, чем ностальгия. – Это распространялось быстро. Мы просто стояли на улице, глядя, как это разрастается, и пытались понять, что мы видели, и сэссили, когда земля начала дрожать. Затем что-то – облако – затмило красное, и мы поняли, что это идет на нас.

Это не пирокластическое облако, ты это знаешь. Иначе она с тобой не разговаривала бы. Значит, просто пепельная буря. Алебид лежит сильно к югу от Юменеса, так что до них докатилось лишь эхо того, что накрыло северные общины. И это хорошо, потому что это эхо чуть не разрушило куда более южный Тиримо. По-хорошему от Алебида должен был один щебень остаться.

Ты подозреваешь, что эту девочку спас ороген. Да, возле Алебида есть узловая станция. Или была.

– Все осталось, как оно стояло, – продолжает она, подтверждая твои подозрения. – Но затем посыпался пепел, стало невозможно дышать. Он забивался в рот, в легкие, цементировался. Я завязала рот блузкой, она была из той же ткани, из которой делают маски. Только это меня и спасло. Нас. – Она бросает взгляд на молодого человека, и ты понимаешь, что обрывок ткани вокруг его запястья некогда был женским платьем, судя по цвету. – Это был вечер прекрасного дня. Ни у кого не было с собой рюкзаков.

Воцаряется тишина. На сей раз все в группе позволяют себе унестись мыслями в прошлое вместе с ней. С воспоминаниями всегда так. Но ты помнишь, что только у немногих экваториалов были рюкзаки. Узловых станций было более чем достаточно, чтобы на столетия обезопасить большие города.

– И мы побежали, – резко заканчивает женщина с тяжелым вздохом. – И все еще бежим.

Ты благодаришь их за информацию и уходишь прежде, чем они, в свою очередь, успевают задать вопросы тебе.

В течение дня ты слышишь много подобных историй. И ты замечаешь, что среди экваториалов, которых ты встречаешь, нет никого из Юменеса и приблизительно той же широты. Алебид – самый северный город, откуда есть беженцы.