Грозные царицы - Анри Труайя

По наущению Елизаветы, госпожа Чоглокова, превратившаяся ради такого случая в самую близкую из подруг, отправилась объяснять Екатерине, что бывают ситуации, когда честь женщины заключается в том, чтобы потерять эту честь ради блага страны. И Мария поклялась великой княгине, что никто на свете, даже и императрица, не посмеет осудить ее за это нарушение супружеской верности. Таким образом, Екатерина могла теперь принимать у себя Сергея Салтыкова с благословения Ее Величества, канцлера Бестужева и семьи Чоглоковых – и отныне делала это не только для собственного удовольствия. А в то же самое время лично доктором Берхааве была произведена и маленькая, совершенно безболезненная операция на половых органах великого князя. Дабы убедиться в том, что один взмах ланцета сделал племянника «годным к употреблению», императрица подослала к нему молодую и красивую вдову художника Грота, о которой говорили, что ее мнению на этот счет можно доверять. Доклад вдовушки гласил: все в порядке! Впрочем, и великая княгиня сумела убедиться в том, что муж наконец стал нормальным мужчиной. Услышав эту новость, Сергей Салтыков вздохнул с облегчением, а Екатерина – тем более: дело в том, что Петру Федоровичу нужно было обязательно проявить себя в постели вовремя хотя бы разок, чтобы она смогла объявить его отцом ребенка, которого уже несколько недель носила под сердцем.

Увы! В декабре месяце 1750 года во время охоты у Екатерины появились сильные боли. Выкидыш. Несмотря на разочарование, царица и Чоглоковы удвоили внимание к великой княгине, побуждая ее сделать еще одну попытку – тем или иным способом, с Салтыковым или все равно с каким «дублером». Какая разница, кто будет настоящим отцом, важно, что есть фиктивный! В марте 1753 года Екатерина снова почувствовала, что беременна. Но – снова случился выкидыш, на этот раз на обратном пути с бала. К счастью, царица обладала завидным упрямством: вместо того чтобы потерять надежду, она стала подбадривать Салтыкова получше исполнить свою роль жеребца-производителя. И вот, спустя всего семь месяцев после второго выкидыша, подтверждается новая беременность великой княгини. Тут же известили Елизавету Петровну – она ликовала. Теперь все пройдет так, как надо, думала императрица. Беременность вроде бы протекала нормально, и она решила, что правильно будет услать куда-нибудь Салтыкова, ведь его услуги были уже ни к чему, – решила и сразу же передумала: все-таки для того, чтобы у невестки было хорошее настроение, лучше подержать любовника в резерве, по крайней мере до родов.

Конечно, раздумывая о будущем, о малыше, который должен явиться на свет, Елизавета Петровна сожалела, что это будет бастард, и пусть его признают наследником престола, на самом деле в его жилах не окажется ни капли крови Романовых. И решала: все равно этот генеалогический обман, никому, естественно, не известный, лучше, чем воцарение этого несчастного бедняги, двенадцатилетнего теперь уже царевича Ивана, рязанского узника, которого, как предполагалось, впоследствии перевезут в Шлиссельбургскую крепость. Притворяясь, что верит, будто ребенок Екатерины – законный отпрыск Петра Федоровича, императрица окружала вниманием и заботой мать-прелюбодейку, без которой ей уже невозможно было обойтись. Ее раздирали противоречия: с одной стороны, грызла совесть из-за затеянного ею немыслимого мошенничества, а с другой – как было не гордиться собственной предусмотрительностью, обеспечившей непрерывность династии. Ей хотелось бы высказать негодование, возмущение прямо в лицо этой ловкачке, этой закоренелой распутнице, но… но ведь чувственность великой княгини, ее безнравственность, ее дерзость были так схожи с чувственностью, безнравственностью, дерзостью самой царицы! Нет, какое там негодование – надо сдерживаться, ведь завтрашние историки по ее поведению станут судить о ее царствовании. И пусть уж в их глазах, как и в глазах придворных, Ее Величество выглядит государыней, с благоговейной надеждой ожидающей дня, когда ее обожаемая невестка произведет на свет первенца великого князя Петра, этот ниспосланный провидением плод любви, благословленной Церковью. Потому что это не женщина должна родить – это сама Россия сейчас готовится разрешиться от бремени, подарить жизнь своему будущему императору.

В течение долгих недель Елизавета жила в покоях, соседних с той комнатой, где великая княгиня ждала дня родов. На самом-то деле, если она и хотела держаться поближе к невестке, то вовсе не от любви к ней, а затем, чтобы помешать предприимчивому Салтыкову наносить Екатерине слишком частые визиты: пойдут пересуды, тайна выплывет наружу. Стоило бы вообще отослать этого нежелательного отныне производителя в какой-нибудь гарнизон подальше отсюда… А о том, как сложится потом чувственная жизнь великой княгини, можно будет подумать после… не время пока! Пусть она радуется тому, что станет матерью. И пусть принесет мальчика! Девочка только осложнила бы все… Ладно, еще разберемся… День за днем царица что-то подсчитывала, советовалась с врачами, обращалась к старцам, истово молилась перед иконами.

И вот в ночь с 19 на 20 сентября 1754 года Екатерина – после девяти лет супружества! – ощутила наконец боли, характерные для схваток. Императрица, граф Александр Шувалов, великий князь Петр устремились в покои роженицы, чтобы присутствовать при великом событии. 20 сентября, в полдень, увидев в руках повивальной бабки еще покрытого слизью и кровью ребенка, Елизавета Петровна была вне себя от радости: слава Богу, мальчик! Ею уже было выбрано имя: сын великого князя будет Павлом, Павлом Петровичем. Вымытый, запеленатый, окрещенный малым крещением с помощью духовника императрицы, новорожденный не больше минуты провел на руках матери. Екатерина едва успела поцеловать, потрогать малыша, вдохнуть его теплый запах. Ребенок уже не принадлежал ей – он принадлежал России, или – скорее – императрице! Даже не взглянув на измученную родами, стонущую роженицу, Елизавета унесла младенца, крепко прижав его к груди – как драгоценную добычу. Отныне она станет держать его в особых покоях, станет лично наблюдать за ним. Екатерина больше ей не нужна. Она выполнила свою задачу курицы-несушки и теперь не представляет ни для кого никакого интереса. Может вернуться в свою Германию, никто во дворце не заметит ее отсутствия!

Склонившись над колыбелью, Елизавета Петровна с тревогой вглядывалась в сморщенное личико новорожденного. Увы, в столь нежном возрасте «семейных черт» не различишь! Ну и хорошо! Так даже лучше: будет он похож на мужа или на любовника, результат один. Начиная с сегодняшнего дня, мне все равно, что будет с этой самодовольной макакой – великим князем Петром Федоровичем! Будет ли он жить дальше или умрет – значения не имеет, наследование престола уже обеспечено!

Пушечные залпы, веселый перезвон колоколов – таким был город в этот день. И только Екатерина – одна в своей спальне, жаркой и душной после суеты, сопровождавшей роды, – безутешно плакала, снова чувствуя себя покинутой и заброшенной. А неподалеку, просто-таки за дверью ее комнаты, великий князь, окруженный офицерами своего голштинского полка, опустошал стакан за стаканом «за здоровье своего сына Павла».

Что до дипломатов, императрица подозревала: проявляя обычную свою язвительность и не скрывая насмешки, каждый из них в отдельности комментировал странности появления на свет наследника российского престола. Тем не менее, она твердо знала и другое: даже поняв суть маневра – не дураки же сидят в министерствах иностранных дел разных стран! – никто не осмелится сказать вслух, что Павел Петрович – дитя незаконной связи и что великий князь Петр на самом деле – самый великий из рогоносцев в России. И это молчаливое признание лжи истиной современниками перерастет у будущих поколений в уверенность, а ей, Елизавете, дороже всего именно суждения потомков.