Дело Локвудов - Джон О'Хара

— Не надо спрашивать. Я и так все знаю. Уже давно слежу. Еще весной хотел этим заняться, но из-за сумятицы, вызванной смертью Гарри, бросил биржевые дела и в результате лишился возможности заработать на акциях «Николс». Теперь я убежден, что…

— Извините, Локи. Разве весной суд не признал Хавемейеров несостоятельными?

— Стало быть, вы знакомы с положением дел в сахарной промышленности?

— Разумеется, меня заинтересовало решение суда, ликвидировавшее целый сахарный трест. Подобные дела весьма важны для всех нас. Как же вы рассчитывали заработать на этих акциях?

— Фирма «Николс шугар» не входила в этот трест, поэтому не подлежала ликвидации.

— Но согласитесь, что такие решения отрезвляют. Суды теперь контролируют всю промышленность и торговлю страны. Вопрос в том, где они остановятся.

— Ну, если бы я мог ответить на этот вопрос, то скоро стал бы очень богат. Так же богат, как вы, Моррис.

— Очень может быть, что в данную минуту вы этого уже достигли, — сказал Моррис. — Между нами говоря — строго между нами, — я ничего не выиграл от манипуляций бедняги Гарри. А вот вы, я уверен, даже кое-что потеряли, Локи. Впрочем, я тоже потерял. Никогда нельзя смешивать дружбу с деньгами. Два года назад, когда вы отказали ему в помощи, я его выручил.

— Отказал в помощи? Я никогда ему не отказывал. Были случаи, когда я отклонял его предложения, но в займах не отказывал. Он говорил вам, что я отказался помочь ему?

— Да, говорил, и я принял вашу сторону. А потом все же дал ему изрядную сумму в долг. Во имя дружбы. Я сказал ему, что он не имел права рассчитывать на вас в этом плане. Я все-таки находился в ином положении. Я был его ближайшим и самым старым другом. Вы знали его только по университету, я же — с мальчишеских лет. Теперь я вижу, что он мне лгал.

— Да, он лгал. Так же, как мне и, вероятно, многим другим.

— Стало быть, мы оказались жертвами обмана. Бедняга Гарри. Очень хороший был финансист, пока не пошел по пагубному пути. А мошенника из него так и не вышло.

— К такому же выводу и я пришел, только окольным путем. Нет, я не отказывал Гарри в займе. Не скажу, что я непременно дал бы ему денег, если бы он обратился ко мне, но он не обращался. Очевидно, думал, что откажу.

— Но почему он солгал мне именно в этом?

— Мне кажется, я знаю ответ, Моррис. Он хотел доказать вам, что старые друзья — самые надежные. Будто он пробовал просить у одного из новых друзей, то есть у меня, а этот новый друг не оправдал надежд.

— Именно так, Локи. Вот дьявол, а? Дьявольски умен, только ум этот ему не впрок пошел. В такую голову всадить пулю!

— Можно поинтересоваться, сколько вы дали ему взаймы?

Хомстед ответил не сразу.

— Только между нами. Семьдесят пять тысяч. — Он назвал эту цифру с таким видом, словно она составляла изрядную долю его многомиллионного состояния.

— Семьдесят пять тысяч! — удивился Локвуд. — Не столь уж велика потеря, а?

— Если говорить о сумме как таковой — нет. Если сравнить с тем, что у меня осталось, — тоже нет. Но дело в том, что эти деньги потеряны окончательно, а такого со мной еще не случалось, Локи. Прежде, бывая в проигрыше, я хоть что-нибудь выручал. Ненавижу терять деньги, потому и не даю никогда взаймы, если ссуда ничем не обеспечена. Никогда. История с Гарри была исключением и подтвердила мудрость моего всегдашнего правила. Предоставь необеспеченную ссуду — и распрощайся с деньгами навсегда.

— Но вы ведь раздаете много денег.

— Свою лепту вносим. Но когда мы даем деньги — скажем, пятьдесят тысяч долларов, то знаем, для чего они предназначены. Прежде чем дать, мы долго думаем. Будущие получатели должны доказать нам, что не пустят эти деньги на ветер. Так что в каком-то смысле мы оставляем за собой право контроля, даже когда делаем обыкновенный подарок. Но если кто-нибудь попросит у меня взаймы пятьдесят тысяч долларов и обеспечит ссуду частично, то я, пожалуй, откажу ему. Да и вообще я редко даю взаймы, какие бы гарантии мне ни предоставляли, ибо деньги, отданные в долг, так или иначе уходят из-под твоего контроля. А твой должник может распоряжаться твоими деньгами как ему вздумается. Может даже оказаться, что с помощью этих денег он попытается разорить тебя. Займет у тебя пятьдесят тысяч и купит на них, к примеру, контрольный пакет акций компании, в которой ты заинтересован.

— С вами это бывало?

— О нет. Но могло быть, если бы я сплоховал. Деньги — это сила, Локи. Вы это знаете. Но эта сила может быть обращена и против вас — даже ваши собственные деньги, если вы потеряли над ними контроль. Мы часто жертвуем в виде ценных бумаг деньги на благотворительные нужды, но всегда оставляем за собой право голоса. Без этого любой из попечителей может легко использовать мой капитал в ущерб моим же интересам. А таких попечителей, к сожалению, нашлось бы немало.

Авраам Локвуд проникся новым чувством восхищения и уважения к своему старому знакомому. Рассуждения Морриса Хомстеда о деньгах явились для него приятной и вместе с тем пугающей неожиданностью. Приятной — потому что она выявила общность их взглядов; пугающей — потому что за тридцать лет знакомства с Моррисом Хомстедом он, Авраам Локвуд, мог легко восстановить этого человека против себя, ущемив где-то его финансовые интересы, и тогда были бы невозможны их нынешние отношения и невозможна была бы биржевая спекуляция, которой они собирались совместно заняться.

— А вы — очень проницательный финансист, Моррис, — сказал Локвуд.

— Мне не остается ничего другого.

— Не остается ничего другого? Но вы же увлекаетесь спортом, коллекционируете картины, занимаетесь благотворительностью и прочим. У вас видное положение в обществе.

— В сутках-то двадцать четыре часа, Локи. Наиболее широкоизвестные мои увлечения отнимают у меня всего по нескольку минут в день. Главное же, чем постоянно заняты мои мысли… Я никому этого еще не говорил, но вам скажу, раз уж заикнулся. Они заняты нашим капиталом, фамильным капиталом, который я никогда не считал своей собственностью, только своей собственностью. Видите ли, я унаследовал его по обеим родительским линиям. Когда мне было тридцать семь лет, на моем попечении оказалась значительная сумма денег. Мой капитал и прежде-то был солидным, а тут сразу удвоился. До этого вы могли бы сказать, что я действительно не слишком интересовался коммерческой деятельностью. Денег у меня и так было вдоволь, даже слишком — для человека с моими вкусами и довольно скромными запросами. Но потом я получил второе наследство, и деньги перестали быть для меня тем, чем были прежде, то есть средством жить так, как мне хочется. Новые деньги — этот дополнительный капитал — накладывал на меня и новую ответственность: в сочетании с прежним капиталом он заставил меня почувствовать ответственность за состояние в целом, понимаете? Деньги, унаследованные от отца, я считал моими собственными, но когда к ним прибавились еще и деньги матери, образовался один общий капитал, и я почувствовал себя ответственным за все. Я не только перестал считать его лишь источником существования, оплаты счетов. Я вообще перестал смотреть на него как на свою собственность. Я был только его хранителем. Я уже стал думать о детях. Самое меньшее, что я считал себя обязанным сделать, — это сохранить для них в целости весь капитал. В Оксфордском словаре это называется попечительством. — Он улыбнулся. — Первое, что со мной случилось, когда я получил второе наследство, — я сделался скрягой. Всю жизнь я пользовался всеми благами, всегда имел только самое лучшее. Вырос, можно сказать, в роскоши и вдруг, за какие-то несколько дней, превратился в скупца. Так продолжалось года два. Став вдвое богаче, я за эти без малого два года не купил ни одного нового костюма, ни пары обуви, ни шляпы. Дотошно проверял все хозяйственные счета. Почему такой большой счет от мясника за прошлый месяц? Когда это мы успели выпить столько вина? И так далее. Если раньше мы всегда оплачивали счета поквартально, то теперь (и так длилось два года подряд) я тянул до конца года, чтобы получить побольше процентов с капитала. Все это время избегал увеличивать суммы благотворительных пожертвований, ограничиваясь суммами, которые давал прежде и которые всю жизнь давала мать. И не потому, что боялся прослыть простаком, а просто потому, что не в силах был расстаться с деньгами.