Лето больших надежд - Сьюзен Виггз

— Не знаю. Он не хочет оставаться здесь и ведет себя как маленькое дерьмо.

Она наклонила голову, скрывая улыбку.

— Что? — спросил он, заметив ее изумление.

— Это хорошо, что ты так честен. Меня немного беспокоило, что ты уж чересчур какой-то правильный.

— Джулиан — моя семья. Когда он родился, мне было одиннадцать, и он стал лучшим событием в моей жизни. Шесть месяцев у меня был брат. Затем его отправили жить с отцом, и все было кончено, вот так неожиданно. Никто не предупредил меня и не советовался со мной. Я просто пришел из школы в один прекрасный день, и его не было. Я после этого несколько дней не разговаривал с матерью, может быть, недели. — Он посмотрел на свои руки, мозолистые и в шрамах от тяжелой работы, и сложил пальцы. — Я никогда никому об этом не рассказывал.

Именно тогда Оливия осознала, какую боль он скрывает.

— Может быть, я могу поговорить с Джулианом. Я хочу сказать, если ты не возражаешь…

Он покачал головой:

— С чего бы мне возражать?

— Мне нравится разговаривать с ним. — Она не спала вчера вечером, когда пришли Джулиан и Дэзи, и у нее с ними был долгий разговор. — Ты знаешь, что прошлой весной он проходил тест и набрал тысячу пятьсот пятьдесят баллов? Восемьсот по математике, семьсот пятьдесят по английскому. — Она заметила удивление на лице Коннора.

— Шестнадцать сотен — это превосходный балл, верно? — сказал он.

— Да…

— Он пропускает половину занятий, — подчеркнул Коннор.

— Мне кажется, в школе его упустили. — Она чувствовала себя неожиданно взрослой, обсуждая его брата подростка. Это было что-то новенькое — относиться к Коннору Дэвису как к взрослому, говорить с ним как человек с опытом. Неожиданно их отношения стали куда более сложными. Когда она впервые увидела его, ей хотелось только одного: показать ему свое новое «я» и заставить пожалеть о том, что он потерял много лет назад. Но это не продлилось долго, конечно. Ее сердце было беззащитным, когда дело касалось Коннора Дэвиса. Почти против ее воли их отношения изменились и продолжали углубляться всякий раз, когда они встречались.

Они вместе отправились на кухню. Пока она отмеряла кофе для кофеварки, она чувствовала на себе его взгляд, но притворилась, что не замечает этого.

— Помнишь тот год, когда мы дежурили ночью и намазали всех арахисовым маслом? — спросила она.

— Фалк Сент Джон, вероятно, все еще пытается выковырять это масло из своих волос. — Он взял поржавевший теннисный кубок, который она привезла из отцовской кладовки. — Что это?

Оливия прикусила губу. Она оставила кубок на виду и надеялась, что кто-нибудь спросит ее о ней. Каждый день она ждала, что именно Коннор обратит внимание на эту вещь.

— Старый трофей моего папы. Я собираюсь его отполировать.

Он нашел фотографию и запонку, которые лежали внутри. Он положил запонку на место, но изучил снимок с потрясенным выражением лица.

— Эта фотография, — сказала она, следя за тем, чтобы ее голос звучал как обычно, — вот причина, по которой я в тот день спрашивала тебя о Дженни Маески.

— Похоже на нее, скорее более юная версия ее, — согласился он. — Это, вероятно, ее мать.

— Это она. Та же фотография висит в булочной, только парень на картинке отрезан. Узнаешь его? — спросила она. Не ожидая ответа, она сказала: — Это мой отец. В 1977 году. Я умираю от желания узнать, что за история скрывается за всем этим.

— Так спроси его об этой женщине, — предложил Коннор.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Почему бы и нет? Ты ведь близка с отцом. Он, вероятно, не будет возражать.

Коннор был прав, но все равно, Оливия просто не могла. Личная жизнь родителей была недоступна для нее. Иногда она спрашивала отца, встречается ли он с кем-нибудь, не думает ли он, что в один прекрасный день сможет снова жениться. Он всегда смотрел на нее с печальной и сладкой улыбкой и качал головой, заявляя, что ему никогда не везло в области романтических отношений. Оливия начала думать, что это характерная черта ее семьи.

— Я чувствую неловкость, делая это, — сказала она Коннору. — И не говори мне, чтобы я показала снимок Дженни. Я не могу этого сделать.

— Я знаю кое-кого, у кого мы можем спросить.

Коннор надеялся, что он делает правильно, помогая Оливии удовлетворить любопытство насчет старых дел. Все равно было слишком поздно сдавать назад. Через несколько дней они поехали вместе в Авалон, с Джулианом на заднем сиденье. Он хотел, чтобы его подбросили до библиотеки, хотя не дал никаких объяснений, сунув руку в лямку своего рюкзака и выйдя на тротуар.

— Я заберу тебя через час, — сказал Коннор и затем повернулся к Оливии, которая сидела в нервном молчании на пассажирском сиденье рядом с ним. — Надеюсь, здесь он не наживет неприятностей на свою голову.

— Библиотека не особенно опасное место. Он, вероятно, отчаянно скучает по Интернету, — предположила она. — Он рассказывал тебе о друзьях, которых оставил дома?

— Нет. Думаешь, мне стоило расспросить его?

— Нет, — быстро ответила она. — Если ты начнешь любопытствовать, он замкнется.

Он изучающе посмотрел на нее. Она интересовалась Джулианом, и он не знал почему. Это было почти нереальным, снова сидеть с ней рядом. С тех пор как она вернулась в его жизнь, он много думал о прошлом, о том, как близки они были, как многое они делили друг с другом. И как сильно они ранили друг друга.

Теперь им надо было решить, быть или нет вовлеченным в жизнь друг друга снова.

«Не делай этого», — убеждал он себя, стараясь не вспоминать, что он чувствовал, когда она была в его объятиях, ее щека прижималась к его груди, и он слышал биение ее сердца. Он думал, что едва помнит ее, но каждую минуту, которую он проводил с ней, воспоминания возвращались, и теперь все, что ему нужно было сделать, — это закрыть глаза и вообразить, что вернулись дни в лагере «Киога», когда жизнь казалась такой простой и все было возможно.

— Он занимается спортом в школе? — спросила Оливия.

— Он в команде дайверов, я думаю.

— Это имеет значение, поскольку он так любит высоту. Он интересный мальчик. Я рада, что он приехал сюда на лето. — Она улыбнулась, но все еще выглядела несколько напряженной.

— Ты рада?

— Конечно. Я люблю детей, особенно люблю подростков, даже их страхи и травмы. — Она вздохнула и посмотрела в окно. — Может быть, потому, что я слишком хорошо помню, как трудно быть подростком и как никто в мире не понимает тебя.

— И тем не менее ты понимаешь.

— Я понимаю.

— Что случилось с тобой, ведь ты хотела быть учительницей? — спросил он.