Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас

Элеонора подняла глаза. Она не знала, давно ли бей наблюдал за ней, стоя в дверях. Хотя бей улыбался, лицо у него было серьезное. Он хмурил брови, руки напряженно застыли — все это недвусмысленно указывало на то, что разговор предстоит серьезный.

— Должен сказать, что мне повезло: обо мне писали в основном правдиво. Пусть без особого уважения, но правдиво.

Элеонора затеребила воротник, потом свернула газету. Ей не хотелось показаться невежливой.

— С тех пор как ты вернулась из дворца, — с этими словами он пододвинул стул и сел напротив нее, — по Стамбулу гуляют всевозможные сплетни.

— И какие же? — спросила она.

— В этой статье, — бей взял в руки газету, — хотя и допущены некоторые ошибки, но в целом четко изложены те слухи, которые мне самому довелось слышать.

— Слухи? — неуверенно переспросила Элеонора. Она не знала, что сказать, и не понимала, чего ждет от нее бей. — Разве в них есть правда?

Бей поднял левую бровь, расправил газету и перекинул ее через спинку стула.

— Вот именно об этом я и хочу с тобой поговорить. За последние несколько дней я заметил, что какие-то подозрительные люди шныряют по порту, вокруг бешикташской мечети и кафе «Европа». Все это навело меня на мысль, что за нашим домом и за мной самим следят.

Элеонора задохнулась, на ее щеках заалели пятна стыда. Монсеф-бей был так добр к ней. Защищал ее, опекал, давал все, чего бы она ни попросила, ничего не требуя взамен. Меньше всего на свете она хотела навредить ему.

— Я знаю, что твоя память еще слаба, — говорил тем временем бей, — но ради моего и твоего же собственного блага прошу, вспомни, о чем ты говорила с султаном.

— Если бы я только могла, — сказала она, — я бы все рассказала. Но я не помню. Честное слово. Только вот гирканцы…

— Гирканцы?

— Я рассказала султану, во всяком случае я начала рассказывать, историю о гирканцах и ассирийцах из Ксенофонта.

— Из Ксенофонта, — повторил бей и посмотрел на книжные полки. — Что бы это ни было, оно сильнейшим образом повлияло на султана. И теперь этим вопросом занимаются самые могущественные люди.

Бей встал и подошел к книжному шкафу, в котором стояли труды по истории. Он едва заметно улыбался, но по тому, как подергивались его губы и одеревенела спина, Элеонора понимала, что он встревожен. Он перелистал страницы «Избранных сочинений» Ксенофонта и сел в кресло.

— Ты провела удачную аналогию. — Он откинулся на кожаную спинку кресла. — Гирканцы и ассирийцы.

Элеонора молчала, она не знала, что и думать. После долгой паузы бей отдал ей газету и встал.

— Скажи мне вот еще что. — Он подошел к ее креслу. — Ты не помнишь, говорила ли ты что-нибудь о преподобном Мюлере или той встрече в кафе «Европа», когда я взял тебя с собой?

Элеонора положила газету на колени и сжала переносицу рукой в надежде, что это поможет ей сосредоточиться. Но как она ни старалась, кто-то словно губкой стер все воспоминания.

— Когда я пришла в себя, — сказала она, — я лежала в личных покоях султана, а валиде-султан расспрашивала меня о том, что я помню. Я сказала, что ничего, и она спросила, помню ли я, что говорила о преподобном Мюлере и той вашей встрече с…

Она остановилась, зажала рот рукой и только тут поняла, что она наделала. Пусть не нарочно, но все-таки она предала своего самого лучшего друга и защитника. Элеонора посмотрела на бея, который застыл рядом с ней. Его губы дрожали.

— Я не хотела, — сказала она.

— Я знаю, что не хотела. — Он положил руку ей на плечо и продолжил: — Меня тревожит, как бы великий визирь не сделал скоропалительных выводов. Видишь ли, человек, которого ты встретила в кафе «Европа», — один из главных подозреваемых по делу о взрыве на судне. Мы работали с ним вместе над проектом конституционной реформы. Однако оказалось, что он связан с группами радикально настроенных националистов. Что бы то ни было, любые связи между нами дадут богатую почву для подозрений великого визиря. За этим последует ужесточение надзора.

Элеонора посмотрела на газету на коленях.

— Они ничего вам не сделают? — спросила она. — Вы не совершили ничего плохого.

Бей кивнул, правда не слишком уверенно:

— К сожалению, бывает по-всякому.

Позже вечером, после беспокойного сна, во время которого ее обуревали разные вопросы, Элеонора получила несколько писем, и это были лишь первые капли того потока корреспонденции, который хлынул в их дом. Почту обычно доставляли после ужина, поэтому никто не удивился звонку в дверь и появлению господина Карума с подносом для писем в руках. Но на сей раз вместо того, чтобы вскрыть конверты и подать их бею, как он обычно делал, дворецкий обошел вокруг стола и поставил поднос рядом с Элеонорой. Один конверт был жемчужно-белый. На нем стояло ее полное имя: «Госпоже Элеоноре Коэн». Второй был из бумаги подешевле и адресован Стамбульскому оракулу.

— Позволите вскрыть? — услужливо спросил господин Карум.

— Да, пожалуйста.

Он вынул нож для бумаг из нагрудного кармана и с небольшим усилием взрезал конверт, не повредив его. Это движение Элеонора видела много раз, но оттого, что он открывал первое в ее жизни письмо, у нее перехватило дыхание.

— Приглашение, — сказала она, дочитав до конца. — Меня сердечно приглашают на обед в британское посольство.

— Забавно, — ответил бей, но не пояснил, что именно забавно.

Второе письмо было от девушки, которая просила совета по деликатному вопросу. Внезапная смерть помешала ее отцу выбрать ей достойного жениха. Теперь ее руки добиваются три претендента, каждый утверждает, что именно он получил благословение ее покойного родителя. Чего девушка хотела от Элеоноры, она не написала, но в конце письма стояла приписка: «Уверена, Вы сможете мне помочь».

В течение следующих трех дней корреспонденция сыпалась на Элеонору как из рога изобилия: приглашения, визитные карточки, письма и телеграммы, просьбы почтить визитом или дать совет. Ей писали в основном из Стамбула, хотя приходили письма и из других, более отдаленных частей империи — Салоник и Трабзона: она о таких слышала, могла найти на карте, но этим ее сведения и ограничивались. Позже начали приходить телеграммы из таких далеких мест, как Копенгаген и Чикаго. Но откуда бы ей ни писали, хороша ли была почтовая бумага или нет, Элеонора всем отвечала. Она вежливо отклоняла приглашения на приемы и обеды, ссылаясь на состояние здоровья. Тем, кто просил о помощи, она старалась дать как можно более дельный совет, хотя если кто сейчас, и нуждался в совете, так это она сама.

К концу августа Элеонора совершенно пришла в себя после случая во дворце. Хотя здоровье ее поправлялось, Элеонору не оставляло чувство, что жизнь ее переменилась необратимо. Это было все равно что сесть за роскошный ужин из жареного ягненка, фаршированной айвы, салата — и обнаружить, что на столе ни вилок, ни ножей. Жизнь в доме Монсефа-бея шла своим чередом, но Элеонора не могла избавиться от неприятного чувства, что рука судьбы сжимается все крепче, заслоняет ее будущее, ограничивает движения, как платье, которое все время садится. Ей все казалось, что вот-вот что-то треснет, порвется, словно слишком тонкая ткань.