Спецназ обиды не прощает - Евгений Костюченко

— Сейчас, сейчас. Посиди здесь, тебя покормят по высшему разряду.

Он послушно сел на мягкую кушетку. Шалаков щелкнул своим ножом и перерезал ленту на глазах зэка. Тот принялся тереть глаза и оглядываться.

— Ярослав Ильич, — сказал Шалаков, обращаясь к зэку, но тот словно не слышал, продолжая изумленно оглядываться. — Ярослав Ильич, сейчас я не могу раскрыть вам все детали, но главное вы должны знать. Наше специальное подразделение сейчас проводит операцию по вашему освобождению. Осталось еще несколько шагов. На этом этапе требуется ваше непосредственное участие. Вам предоставят возможность поговорить по телефону. Будьте благоразумны и отвечайте так, как вам будет предписано. Ни одного слова от себя. Понимаете? Ни одного слова. Только то, что будет на листке. Вы меня слышите, Ярослав Ильич?

— Я? Я это… Как его… Ну да, я слышу. Слышу я, значит. Все путем, все отвечу, как скажете, это самое, как вам надо.

Так вот он какой, наш бесценный заложник… Зубов знал, что красноречие юристов может сравниться только с добротой и чуткостью врачей. Но от прокурора он все же не ожидал услышать «это самое».

— Вам надо отдохнуть и привести себя в порядок, — сказал Шалаков. — Пройдемте.

За плюшевой портьерой оказалась дверь, и в нее вошли Шалаков с Азимовым и потрясенный зэк, а вышел оттуда Камыш. Он подсел к Зубову и хлопнул его по коленке.

— Ну ты даешь, старая гвардия! Ну ты и отчубучил!

— А что такого?

— Да ничего особенного. Взял и перебил Мишане всю охрану. Как получилось-то?

— Нормально получилось, — Зубов пожал плечами. — Просто неправильно встали ребята.

— Пойдешь ко мне инструктором? — спросил Камыш, крепко сжимая колено. — Завтра же будешь на переподготовке. Завтра же. Сдаем работу, и все разбегаются, а мы с тобой в теплые края.

— Надо подумать, — сказал Зубов. — У меня уже есть пара предложений.

— Да чего тут думать? Тут уже подумали люди поумнее нас с тобой. По тестам у тебя сто баллов. Легенду мы тебе подберем. Месяц работаем в лагере с салабонами, месяц балдеем, а баксы капают и капают. Чего тут думать?

— Пожрать бы, — сказал Зубов, пытаясь отодвинуться. Ладонь Камыша жгла его колено.

— Это моментом, — Камыш засмеялся и хлопнул в ладоши.

Портьеры раздвинулись, и женщина в красном блестящем халате внесла поднос, от которого пахло жареным мясом.

— Ешь, пей, отдыхай, — приказал Камыш, вставая с кушетки. — Лалочка о тебе позаботится. До утра свободен. А днем поступаешь в мое распоряжение. Только не высовывайся. Земляки тебя ищут.

— Нет у меня земляков.

— У тебя-то нет. А у тех, кого ты в городе грохнул, есть. И земляки есть, и родичи, и все тебя уже ищут. Так что, Рома, теперь тебе одна дорога. Или ко мне в инструкторы, или в колодец.

— Все равно, — сказал Зубов. — Но сначала пожрать.

В эту ночь Клейн сделал Рене предложение, и она ответила отказом.

Они лежали на ковре, обнявшись, и перешептывались как можно тише, чтобы не разбудить Эльдара.

— Нам надо жениться, — сказал он.

— Нет, не надо, — почти неслышно ответила она.

Он так удивился, что даже не смог обидеться.

— Но… Почему?

— Потому что поздно. Спи.

— Я давно собирался сказать тебе это, но как-то не было случая.

— Да, сейчас, конечно, самый подходящий случай.

В темноте ему показалось, что она улыбается, и он решил, что сможет ее переубедить.

— В общем, я им сказал, что ты моя жена. Нас вывезут отсюда вместе, прямо в Питер. Теперь ты будешь жить у меня. Эльдара я устрою в гимназию. Ты, если захочешь, будешь работать там же. Но лучше посиди пока дома.

Она долго молчала. Он погладил ее по щеке, и пальцы коснулись мокрого следа ее слез.

— Ты плачешь?

— Гера, Гера, ну как же ты мог… — Рена вздохнула. — Ну ладно, если надо, то надо. Поедем вместе. Но я вернусь при первой же возможности, ладно?

— Почему-то мне казалось, что ты будешь рада.

— Слишком поздно радоваться переменам.

— Что значит поздно? — Он зашептал слишком громко, и она прижала ладонь к его губам. Но Клейн не остановился: — Жизнь только начинается. Милая, знаешь, сколько раз я думал, что уже поздно, уже конец, уже ничего хорошего не будет? Но жизнь всегда начиналась заново. Все будет хорошо, можешь мне поверить.

Он приподнялся на локте, чтобы видеть ее лицо. Рена вытерла глаза и отвернулась.

— Это мужчины могут начинать новую жизнь, потому что вы живете только для себя. А у меня уже была одна жизнь, и она кончилась. Другая жизнь началась, когда родился Эльдар. Третьей жизни мне не надо.

— Ты думаешь, со мной ему будет хуже?

— Не обижайся, Гера. — Она снова повернулась к нему, и снова прижала ладонь к его губам. — Не шуми. Мальчик вырастет там, где родился. Это его дом. Пусть он вырастет в своем доме, а не в чужом. Здесь у него вся родня. Родители Вагифа, моя мама — ты о них подумал? Старики меня убьют, если я увезу их внука.

«Да что она говорит? — подумал он, сдерживая раздражение и обиду. — Причем тут старики? Да она просто не хочет быть со мной… Черт возьми, я же ничего не знаю о том, как она тут жила без меня. Значит, здесь ей лучше, чем со мной? Значит…»

Его обожгла ревность.

— Старики, старики, — повторил он за ней. — Это все слова. У тебя кто-то есть?

— Что?

— У тебя кто-то есть, — повторил он уверенно. — Другой мужчина.

Она просто отвернулась к стене. Среди ночи он почувствовал, что ее плечи вздрагивают.

— Я мог бы и сам догадаться, — глухо сказал он, чувствуя, что с каждым словом между ними вырастает пропасть. — Я не собираюсь ломать твое счастье. Прости. Но у нас нет другого способа отсюда выбраться.

Рена перестала плакать и повернулась к нему. Ее горячая рука легла ему на шею, и она зашептала сбивчиво и бессвязно.

— Почему, Гера? Ну, почему все время одно и то же? Сначала один. Он любит меня, я люблю его, и все так хорошо, только он не может на мне жениться, потому что для этого надо сначала развестись, а развод помешает его работе. Мы все тянули и тянули, а потом началась война, и все пропало… Потом Вагиф. Он хороший человек, очень хороший, и никаких разговоров о любви, мы уже взрослые люди, и он все про меня знает. И он честно говорит, зачем ему нужна жена. Мы поженились, потому что освободилась должность для местного, партийного, женатого, а он был не женат. И вот мы поженились, и все было прекрасно, и он гибнет на войне… И теперь ты…

— Бог троицу любит, — сказал Клейн. — У нас все будет хорошо.