Писатель: Назад в СССР - Рафаэль Дамиров

— аккуратно застелена. В гостиной тоже никого не оказалось. Даже хозяина. Похоже, это он плескался в ванной, а девчонки просто удрали. И точно! В прихожей не осталось ни шубеек их, ни сапожек. Интересно, они это сделали раньше, чем главред проснулся или же нет?

Я бы тоже сейчас залез в ванную, но вчерашний кураж прошел, и мне стало немного стыдно, что я распоряжаюсь в чужой квартире, как в своей. Я, конечно, молодой нахал и все такое прочее, но… Я мог бы сейчас тоже потихоньку сбежать, но это было бы трусостью. Незачем, чтобы Станислав Мелентьевич думал, что я всего лишь мелкий пакостник.

Легок на помине, главред «Грядущего века» появился в гостиной. На нем был махровый купальный халат, мокрые волосы взъерошены. Увидев меня с бокалом в руке, он хмыкнул:

— А ты лихач, Краснов… Двух девок попользовал…

— А вы что-то слышали?

— Как пользовал — нет, — сказал он. — А то бы я вас шуганул… Утром проснулся, слышу, эти кумушки в прихожей шушукаются и хихикают… Обсуждают.

— Так получилось… — смущенно пробормотал я.

Не знаю, о чем хихикали кумушки, но я не стал вдаваться в подробности и рассказывать, что с моделью дальше поцелуев у меня не зашло, и что Лида оказалась не промах… Хорошо хоть, что девушки не в обиде и не в ссоре из-за нас, мужчин.

— Ладно! — отмахнулся Станислав Мелентьевич, потирая виски (все-таки похмелье давало о себе знать, вчера он принял на грудь по-молодецки). — Дело молодое. Я же не невесту проворонил. Срывай цветы удовольствий, пока молод… Я в твои годы тоже покуролесил, будь здоров, — вздохнул он немного тоскливо. — Был в наше время такой лозунг… Неофициальный, конечно… Комсомолка не должна отказывать комсомольцу… Считалось, что половой акт необходим для гигиены. Это потом, при товарище Сталине, закрутили гайки. Семья — ячейка общества, всё прочее. Процедуру развода ужесточили. Бабы, чуть что, в партком жаловаться бегут… Я от своей кое-как избавился…

— От Евгении Евгеньевны? — уточнил я.

Очевидно, Мизин всё равно считал, что держать от меня что-либо в секрете совершенно бесполезно.

— Откуда знаешь? — всё-таки уточнил он.

— В газете читал, — не моргнув глазом, соврал я. — Объявление о разводе.

— А-а, ну может быть, — кивнул Мизин, но тему не оставил. — И все-таки, Тёма, откуда ты все знаешь?.. И про пистолет, и про Реброва… Он ведь показал мне свою рукопись, а там и впрямь такое, за что во время оно башку бы сняли, а сейчас пожурят только, но всё равно так, что из задницы дым повалит…

— Дар у меня, Станислав Мелентьевич, — сказал я. — Что-то вроде развитой интуиции.

После того, в каких подробностях я пересказал ему скандал с рукописью, отделываться враньём о каких-нибудь догадках, намёках и газетных статьях было бы уже бесмыссленно.

— Ладно, допустим, — Главред наполнил стаканы. — Дело у меня к тебе есть…

— Какое, шеф?

Я принял стакан и очень серьёзно посмотрел на Станислава Мелентьевича — мол, я весь — внимание.

— Заработать хочешь?

— Ну, конечно, — быстро ответил я, гадая, что же он мне предложит.

— Понимаешь, строят сейчас в Средней Азии канал, — осушив стакан, продолжал он: — Великая стройка пятилетки. То, сё… В общем, верховодит там один товарищ, крупный партийный деятель районного масштаба… Нормальный мужик, хлебосольный, не жадный, но есть у него один недостаток — графоман он каких поискать. И, понимаешь, хочет в Союз наш вступить, в центральных издательствах печататься… Вот лежит у меня его рукопись, толстенная, как «Война и мир», и бездарная, как… Ну я даже не знаю с чем сравнить. Пишет он как раз про этот самый канал — казалось бы, на злобу дня, да ведь… — Мизин поводил в воздухе рукой. — Не каждому дано. Короче, Тёма, возьми ты эту рукопись и причеши ее… А его гонорар — тебе… Ты не волнуйся, с ним договорено. Ему эти деньги — тьфу! Ему известность нужна, а не фантики. И к тому же, он с одних баранов стрижет столько, сколько нам и не снилось. Ему славу подавай… всесоюзную, туда её.

Это бывает. Кому-то грамоту от начальства очень хочется на стенку повесить, а кому-то — иметь книгу с собственной фамилией на обложке, иначе жизнь и не удалась, вроде как.

— Хорошо, Станислав Мелентьевич, — кивнул я. — Отредактирую.

Видя, как легко я согласился, начальник добавил:

— Да ты понял ли? Там не редактура нужна, а полноценная литобработка. Глубокая работа с текстом., — сказал главред, зорко наблюдая за моим выражением лица. — Кстати, он как раз на следующей неделе приезжает, договор подписывать на книгу. Сведу тебя с ним, отрекомендую… А ты с него авансик возьмешь. Подходит?

— Договорились.

— Вот и славно! — обрадовался тот. — Большой груз с меня снимешь. А теперь иди… Мне работать надо.

Ушел я и сам с удовольствием. Вечером у меня был запланированный урок по игре в преферанс. Поэтому я побрел к остановке. Нужно было дома вымыться, переодеться, поесть. Солнце ранней весны пригревало, снег совершенно поплыл, и приходилось шлепать по лужам в раскисших ботинках. Получу деньги, обновлю гардеробчик. Хватит ходить пролетарием. В советском обществе хоть и нет всех этих буржуазных предрассудков касательно внешнего вида, однако встречают тоже по одежке. И писателю, интеллигенту положено выглядеть в соответствии с положением.

В квартире было тихо. И Марианна Максимовна, и Наденька, видимо, были на работе. Театр работал по своему графику, и суббота была там точно таким же рабочим днем, как и все остальные. Тем лучше. Меньше вопросов и разговоров. Впрочем, без разговоров не обошлось. Когда я выбрался из ванной, то увидел Савелия Викторовича. Он сидел на кухне, подперев щеку кулаком. Перед ним стояла бутылка наливки его собственного приготовления. Прежде я его никогда не видел выпивающим в одиночестве. Что-то случилось?

Мне все равно надо было что-нибудь съесть, поэтому я вошел на кухню, поздоровался с соседом. Тот кивнул и продолжил созерцать бутылку. Я открыл холодильник, обнаружил в нем кастрюлю с пюре и тарелку с котлетами. Поджег газ над конфоркой, поставил сковородку, бросил на нее кубик маргарина. Через десять минут пюре и пара котлет были разогреты. Я не стал заморачиваться с тарелками, водрузил сковороду на алюминиевую подставку и сел напротив Телепнева. Тот безучастно взглянул на меня, потом встал, взял