Третье отделение при Николае I. Сыщики и провокаторы - Исаак Троцкий

Если Кобервейн приписывал графине Струтинской благотворное влияние на ее возлюбленного, то делал это он, вероятно, на основании слов самого же Шервуда. На самом же деле Струтинская вовсе не принадлежала к тем благословенным женам, которые тихой и кроткой лаской преображают вепрей в смиренных ланей. Долго и утомительно судившаяся со своим бывшим супругом о выделе ей причитавшейся, по ее мнению, части его имения, она находилась в положении не лучшем, чем Шервуд, и пыталась исправить свои дела способами не более законными, чем те, к которым прибегал ее сожитель.

Из использованного нами дела явствует, что при помощи ли Шервуда, а может быть, и самостоятельно она присвоила деньги некой девицы Генриетты Крыжановской, и по просьбе последней петербургская полиция пыталась вернуть ей деньги путем наложения секвестра на выделенную Струтинской часть имущества ее мужа; но по наведении справок оказалось, что имение это находится в столь плачевном состоянии, что для очистки его от долгов требуется еще продолжительная тяжба и вложение дополнительных капиталов. Получила ли Крыжановская обратно свои деньги или нет — не знаем, но попутно произошли следующие происшествия.

10 января 1843 года санкт-петербургский обер-полицмейстер Кокошкин рапортовал шефу жандармов, что закончил следствие об отставном подполковнике Шервуде-Верном, причем из производства выяснилось следующее:

«Служащий в комиссии прошений, коллежский секретарь Дерош довел до сведения полиции, что неизвестный ему человек, познакомясь с крепостным его мальчиком Михайлою, просил сего последнего достать для прочтения хранящиеся в столовом ящике г. Дероша бумаги, обещая за это мальчику денежную награду, и когда мальчик Михайло объявил, что ящик заперт и ключа от оного г. Дерош не оставляет, то неизвестный, явясь в другой раз и вручив мальчику тому кусок воску, просил приложить оный к замку и слепок доставить к нему, по которому обещался принести ему ключ.

Мальчик Михайло, будучи хорошего поведения и не желая домогательства этого скрыть от г. Дероша, объявил ему об оном, и по изъявленному вследствии этого г. Дерошом согласию слепок сдан был неизвестному, а сей последний чрез несколько времени явился с ключом и, вручив оный Михайле, который, получив от г. Дероша пакет с запечатанными ненужными бумагами, отправился с неизвестным в трактир в Кирочную улицу пить чай, где, по словам неизвестного, был брат его, желавший прочесть сказанные бумаги».

Эти канцелярские периоды, при всей своей неуклюжести, довольно ясно свидетельствуют о том, что «неизвестный человек» предполагал совершить ограбление Дероша при помощи подобранного ключа. Явившийся в трактир полицейский надзиратель арестовал неизвестного и обнаружил в нем Ивана Мартынова, слугу подполковника Шервуда-Верного, причем выяснилось, что действовал он по наущению своего хозяина, желавшего извлечь из ящиков Дероша какие-то документы.

В связи со всем этим Шервуд 13 ноября был арестован, а 16-го шеф жандармов сообщил об этом происшествии особым отношением военному министру, в котором, рассуждая, что «офицер, решившийся на подобный поступок, не обещает пользы для службы», просил его не давать ходу определению Шервуда в кавказский корпус.

«При производстве исследования Шервуд-Верный в домогательстве получить бумаги, принадлежащие Дерошу, посредством подборного ключа и во всем вышеизложенном по сему предмету не сознался, хоть и уличали его в том на очных ставках дворовый человек Мартынов и мальчик Михайло Порецкий, подтверждая то только, что он с дворовым человеком Мартыновым был в трактире собственно для утоления жажды и мальчика Михайлу видел там, но его вовсе не знал и не знает».

В запирательстве своем Шервуд оставался непреклонен, недоумевал, почему его держат, и писал заявления, что ему не предъявлено никаких обвинений, что он требует допроса, который обнаружит полную его непричастность и пр. Обер-полицмейстер Кокошкин, однако, получив «лестный отзыв его сиятельства графа Александра Христофоровича о действиях в отношении поступка г. Шервуда-Верного к девице Крыжановской», продолжал гнуть ту же линию, нимало не смущаясь заявлениями Шервуда.

В чем заключалась связь между попыткой к ограблению Дероша и девицей Крыжановской, мы узнаем только из позднейшей записки Шервуда, в которой он, как обычно, задним числом менял показания и давал новое освещение своим поступкам.

Из этой записки видно, что Дерош имел намерение жениться на невестке своего приятеля, секретаря канцелярии министра народного просвещения Ласковича Генриетте Крыжановской, той самой, которая пострадала от Струтинской, ссудив, по-видимому, последней деньги под векселя. Правда, Шервуд утверждает, что Генриетта отдала свое сердце другому, и рисует Дероша как человека низкого, завистливого, «черного». К тому же Дерош оказывался хранителем каких-то важных противоправительственных бумаг, которые Шервуд и решился похитить, как всегда желая оградить Россию от преступных замыслов, на этот раз чиновника комиссии прошений. Зная склонность Шервуда к провокации, мы остережемся давать веру его сообщениям, тем более что замечания его по этому делу каким-то чудесным образом «ускользнули из рук полиции при запечатании у меня моих бумаг». Гораздо более простым предположением — и его-то и сделала полиция — окажется то, которое свяжет дела Струтинской и Шервуда векселями первой. Крыжановская могла передать их на хранение Дерошу или просить его продвинуть ее дело, а, как чиновник комиссии прошений, он, вероятно, был в состоянии помочь ей. Потребовалось спешно эти векселя или другие компрометирующие бумаги извлечь, и в дело пошел набор воровских инструментов.

По докладу о деле Дероша Шервуда решено было сослать в Олонец. Но так еще было сильно обаяние его декабристских заслуг, что из уважения к его бедственному материальному состоянию и как «отцу большого семейства» ему было разрешено отправиться в свои имения в Смоленскую губернию. Одновременно выслана из столицы была и Струтинская.

Шервуд удалился со смиренным видом, но все еще снедаемый честолюбивыми замыслами, к которым теперь присоединились и планы мести.

Еще в то время, когда Шервуд сидел под арестом, его превосходительство, милостивый государь Леонтий Васильевич получил письмо следующего содержания: