Третье отделение при Николае I. Сыщики и провокаторы - Исаак Троцкий

Как бы там ни было и каковы бы ни были личные качества этого отставного Фуше, Баташев нашел себе патрона и даже поселился в его доме. Балашов склонен, впрочем, не придавать значения этому обстоятельству, так как, по его словам, Баташев снял себе отдельный флигель и почти не показывался на глаза своему хозяину, пока последний не узнал, что Баташев пьянствует, окружил себя подозрительной компанией, выдает направо и налево заемные письма, иногда даже впустую, с пьяных глаз. Он призвал его к себе и отечески распек, угрожая вовсе лишить своего покровительства (в чем, собственно, выражалось последнее, Балашов не сообщает). Иван Баташев, каясь в своих грехах, обещал исправиться и просил не оставлять его. Балашов предложил ему тогда выдать обязательство, что никаких заемных писем он без Балашова подписывать не будет, и посоветовал ему продать свои заводы, так как, при его слабохарактерности, ему с ними не справиться. Совершенно соглашаясь со своим патроном, молодой миллионер умолял его самого купить заводы, но Балашов отказался самым решительным образом. Между тем стали появляться покупатели, первоначально из старшей ветви Баташевых, стремившихся, по-видимому, за недорого округлить свои имения; затем появился Шервуд. Последний якобы пытался подкупить Балашова, предлагая выкупить у него совершенно безнадежные векселя тайной советницы Ланской, но, не успев в этом, познакомился непосредственно с Баташевым, приобрел над ним влияние и, наконец, увез его к себе на квартиру.

«Я лично не имею никакой претензии на господина Баташева, — заканчивает свою записку „русский Фуше“. — После первого опыта, когда подал ему помощь, не хотел и не попускал где-либо смешивать его счеты с моими; надеялся, как христианин, сделать дело доброе, спасти блудного сына, был его благотворитель; был его строгий, но справедливый судия; тем и другим силился удержать его, восстановить его в достоинстве человека: и нашел в нем неблагодарного! Но чему тут дивиться? Разве прежде неблагодарности людской я не встречал? Давно пора мне к ней привыкнуть!»

Поза оскорбленной невинности, в которую становится Балашов, не только не может внушить доверия позднейшему исследователю, но даже не могла оказать это действие на его современников и правительство. Первые представляли себе дело следующим образом: «Балашов поил молодого Баташева и обыгрывал его в карты с помощью… Шервуда»[172]; второе заявило свое отношение к поведению Балашова в отставлении его из Государственного совета.

По-видимому, Балашов предполагал обработать Баташева при помощи Шервуда; по крайней мере, последнего в это время встречали в его доме. Но Шервуд не любил долго оставаться в подчиненном положении; мы уже наблюдали случаи, когда его пылкая инициатива выводила его из повиновения начальникам. Точно так же и на этот раз он сообразил, что баташевские заводы лежат достаточно плохо, чтобы попытаться изъять их в собственную пользу. Он увозит Баташева к себе на квартиру, кормит его, поит, а еще, более того, спаивает, мирволит и потакает его дурным страстям и наконец получает от него, конечно задаром, векселей на 400 000 рублей. С момента окончания раздела баташевского наследства эти векселя быстро обратились бы в звонкую монету, но Шервуду не терпелось. Дела его были плохи. Уже собственная жена начинала жаловаться в III Отделение на его финансовые затеи, грозившие оставить их детей без куска хлеба. И в голову Шервуда приходит светлая мысль.

Июля семнадцатого дня 1833 года отставной коллежский регистратор Иван Андреев сын Баташев и лейб-гвардии конно-гренадерского полка капитан и кавалер Иван Васильев Шервуд-Верный учинили между собою запись, согласно которой наследственное имение Баташева, «состоящее в губерниях: Владимирской, Нижегородской, Тамбовской, Рязанской и Тульской, заключающееся в 7-ми горных заводах, именуемых: Гусевским, Мердусским, Сентульским, Илевским, Вознесенским, и стеклянной фабрике с находящимися при оных мастеровыми и дворовыми людьми и на помещичьем праве состоящими крестьянами, всего до 14 000 душ мужеска пола», по выделении законных частей другим наследникам, переходит, со всеми «душами, к оным принадлежащими и на праве помещичьем владеемыми, со всеми угодьями, землями, лесами, отхожими пустошами, рудниками, мельницами, рыбными ловлями, всякого рода строениями, во всех местах находящимися, движимым имением всякого рода, равным образом со всеми по заводам материалами, запасами, наличными капиталами и в документах заключающимися, тяжебными процессами», во владение капитана и кавалера Шервуда-Верного. Последний приобрел все это огромное имущество за баснословно ничтожную сумму в 2 миллиона 200 тысяч рублей. Но перлом остроумия Шервуда, у которого за душой не было ни копейки, явился пункт, согласно которому в задаток продавец принимал свои собственные, так дешево Шервуду доставшиеся заемные письма, а остальные деньги, согласно условию, приходилось получить «по совершении крепости и залоге имения в кредитных установлениях», то есть операции, которая и самому продавцу принесла бы значительно большую сумму.

Любопытна подробность, дающая нам представление, к каким способам прибегал Шервуд для удержания своей власти над Баташевым: 18 августа того же года священник лейб-гвардии Измайловского полка донес по начальству, что им получено письмо от 20 июля Шервуда и Баташева о желании их пожертвовать строящемуся в Измайловском полку храму св. Троицы 5000 и 25 000 рублей[173]. Таким образом освящалась заключенная ими сделка, и Шервуд, англиканин по вероисповеданию, выступал в качестве дарителя православных церквей, благочестивого, но, полагаем, не совсем бескорыстного, ибо деньги, вероятно, шли из баташевского кармана; да к тому же щедрые жертвователи ставили обязательным условием приобретение у неизвестной особы, то есть через самих же дарителей, образа Иоанна Богослова за 10 000 рублей, которые и должны были, надо думать, явиться материальной наградой Шервуду за его духовное рвение.

Купчая была совершена по всем правилам, и Шервуд мог считать уже себя миллионером, или, как тогда выражались, «миллионщиком», если бы Петербургская гражданская палата не усумнилась в добросовестности сделки. Стена общественного презрения, отделявшая Шервуда, охватила даже мир крапивного семени, и крепость не была засвидетельствована, так как покупатель, по мнению палаты, был некредитоспособен. Шервуд решил тогда перенести заключение сделки во Владимир, где находились имения Баташева, но в дело уже вмешалось правительство, учредившее «для рассмотрения столь разительного плутовства» особый комитет. Пока этот комитет изучал дело, пока пухли синие папки его работ, Шервуд перепродал свои права на приобретение баташевских владений генерал-майору А. И. Пашкову, уже давно к ним приценивавшемуся.

«К высшему нашему обществу, — писал в своих „Записках“ барон М. А. Корф[174], — принадлежали три брата Пашковы, сыновья родного дяди княгини Васильчиковой. Старший из них, Андрей, умный, даровитый, тогда прекрасный музыкант, а впоследствии стяжавший себе большую известность своими магнетическими лечениями, ославил себя вместе большою наклонностью к ябеде и разными действиями, малосвойственными благородному человеку. Служив до генеральского чина в лейб-гусарах, а потом быв назначен в егермейстерскую должность ко двору, он здесь вскоре поссорился с тогдашним обер-егермейстером Нарышкиным, подал на него донос, который не оправдался, и принужден был оставить службу… Андрей имел множество сомнительных процессов, и ни личные связи, ни родство его жены, дочери очень приближенного к императору Николаю графа Модена, не могли благоприятствовать ему в выигрыше этих процессов… Венцом всех этих нечистых дел была многолетняя тяжба между братьями о разделе наследственного после отца имения…»