Дочь моего друга - Алайна Салах

 Яна оживает через минуту: закидывает на меня ногу и, потершись об меня носом, начинает улыбаться.

 — Я так рада, что ты приехал. Как в фильме получилось. А говоришь, что не романтик.

 Мысли у меня были не самые романтические, когда я сел в самолет, — хотелось рожу разбить Семену за то, что Янкой как вещью распоряжается. Я и сам вижу, что во многом она совсем еще девчонка, и оберегать ее мне тоже хочется, но он перегибает крепко. Мудрость с опытом придет, он же ей шанса на опыт не дает. Пока училась и в классики прыгала, его все устраивало, а чуть голову в сторону повернула, на дыбы встал. 

 — Чем займемся? — Яна приподнимается на локте, в глазах появляется веселый азарт. Я не сразу отвечаю, потому что снова завис на зрелище ее покрасневших сосков. Нет, это позже.

 — Культурная программа с тебя, забыла? — я все же не удерживаюсь от того, чтобы дотронуться пальцем до твердой вершины, и, заправив член в брюки, встаю. — Но сначала с отцом твоим поговорю.

 Глаза Яны взволнованно округляются, и она садится на кушетке, обнимая руками колени.

 — О чем?

 — О нас. Времени достаточно прошло, чтобы ему успокоиться. Переживать тебе не о чем. Это просто разговор.

 — Ты только обещай, что вы не будете ругаться. Я волнуюсь за него. И за тебя, — ее взгляд становится умоляющим. — И очень хочу, чтобы вы остались друзьями.

 Я бы мог ее успокоить, но врать не хочу. Друзьями мы с Семеном не станем, точно не в этой жизни. Если удастся худо-бедно прийти к мировой — уже будет чудо. 

 — Я в душ пойду, Ян. Дождись меня и никуда не уходи.

 — А можно я с тобой? 

 Вскрыл ящик Пандоры. Я не против второго раунда, но сначала надо зайти к Семену, пока этот взбесившийся боров дверь в номер не вышиб.

 — Нет. Лучше вещи мои распакуй. И в пакет загляни — там подарок для тебя есть.

 Яна, как истинная женщина, мгновенно мечет взгляд в кресло, где стоит дорожная сумка, из чего я делаю вывод, что минут на двадцать ей точно есть чем себя занять. Чтобы зад в бизнес-зале не протирать, я забрел в дьюти-фри и под чутким руководством приставучей консультантши купил Яне сережки. Кто же знал, что Барби была только началом.

***

Звонить Галичу я не вижу смысла, поэтому сразу стучусь к нему в номер. Приветственных улыбок и дружеских объятий не дожидаюсь — смотрит зверем исподлобья. Драться мне не хочется. Если он на меня полезет, то вряд ли я удержусь, чтобы не втащить ему в ответ, — естественная реакция, плюс я на него зол. Поэтому очень рассчитываю, что у него хватит мозгов вести себя цивилизованно.

 — Пустишь? Поговорить нужно.

 Семен оставляет дверь открытой и, развернувшись, идет в гостиную. Приглашение так себе, но я не гордый, а потому шагаю за ним.

 — Яна где? — рявкает он, остановившись посреди гостиной.

 — У меня в номере. 

 Если из ноздрей действительно можно было бы пускать пар, у старика он бы шел. Я почти хочу, чтобы он спросил напрямую, трахал ли я его дочь, и с удовольствием бы ответил «да». Пора ему спускаться на бренную землю и трезветь.

 — Ну и чего ты приперся? Думаешь, прилетел сюда и проблему порешал? Победа? Хера с два, Андрей. Не будет моя дочь с тобой. А за сегодняшнее ты еще ответишь.

 Словно и не было этих двух недель после памятного разговора. Та же шарманка.

 — Вот смотрю я на тебя, Семен, и думаю: то ли я вырос, то ли ты не дорос. Ты себя пяткой в грудь колотишь, что о дочери заботишься, а на деле срать тебе на нее. Ты в ней придаток свой видеть хочешь. Обращаешься с ней как со щенком: ошейник красивый купил, корм выбрал, лежак, конуру. Срок подошел — пора суку на случку, и не с дворовым псом, а чтобы кобель был с родословной. Уже видишь, как щенков породистых на руках держишь и как на выставку их будешь водить за медалями. Это твоя отцовская любовь? 

 — Пошел на хер из моего номера, — цедит Семен.

 — Дослушаешь, потом уйду. Ты дочь свою потерять можешь, старый ты пень, неужели не понимаешь? Она же все видит, все чувствует. Мечется, как бы и мне, и тебе угодить. Не тебе звонит ревет, а мне, потому что тушу твою прооперированную тревожить не хочет. Не отступлюсь я от нее, и что ты дальше сделаешь? Ультиматум ей поставишь? Уверен, что тебя выберет?

 — А ты думаешь, тебя?

 — В этом проблема твоя, Семен. Ты видишь в ней ребенка. Я вижу женщину, потому что она и есть женщина. Лет пять назад, может, она бы тебя и выбрала, а сейчас без шансов. 

 — А ты попробуй, рискни. Так уверен? Я ее с пеленок знаю. Пока ты баб других трахал, я ее на руках качал. 

 — Жизнь не всегда справедлива. Мы с тобой оба должны за решеткой сидеть, а на деле в Израиле в отеле за пятьдесят косарей за ночь зависаем. 

 — Вышел на хрен, пока я тебе морду не разбил.

 Я мысленно вздыхаю. Не хочет он по-человечески. Прямо разочарование какое-то. Семен всегда для меня старшим другом был, примером для подражания, а тут… Впрочем, так даже легче. 

 — Вижу, взывать к твоей отцовской любви бесполезно, ибо ты оказался дубовее, чем я думал. Слушай тогда на более доступном тебе языке, потому что сюсюкать с тобой в честь прошлой дружбы мне надоело. Я вчера взятку в зубах Базыгину принес: бренд «Хлеб& Соль» остается за мной — это дело решенное. Амбалов твоих сегодня солнцевские вытряхнули — слышал уже, наверное, так что носа сунуть туда больше не посмеют. С пожаром неприятно, конечно, вышло, но дело поправимое. Я еще на страховке как следует погреюсь. Как знал тебя, мудака, сумму увеличил. Хорошо, что работяги не пострадали, но ты, естественно, об этом в последнюю очередь думал. У меня задница со всех сторон прикрыта, Семен, ты меня не достанешь. Продолжишь этот беспредел, я добрым зятем быть перестану, и тебе такую ответку преподнесу, что ты надолго на жопу сядешь. Больше десяти лет в Штатах провести — слишком много, чтобы от московской жизни не отстать. Тут ты мне проиграешь. Я это к чему? Заканчивай войнушку, Семен. Янку я не отдам, и сделать ты ничего не сможешь. Начнешь ее прессовать — потеряешь единственную дочь и останешься один.

 — Что-то ты много о себе, Андрюша, возомнил, как я погляжу, — угрожающе рычит Галич и даже шаг ко мне делает. — Понтуешься, советы раздаешь. Не забыл, щенок, кто тебя из болота вытащил? Как вытащил, так и обратно затащу. Будешь захлебываться и скулить, пока не сдохнешь.

 Что это? Маразм старческий? Рановато вроде. Как можно оставаться настолько глухим? По хер. Я сказал все, что хотел. Собираюсь развернуться и уйти, но стремительно белеющее лицо Семена меня останавливает. Блядь. Пусть только попробует, старый мудак, коньки при мне отбросить. Это будет великая несправедливость. 

 Но падать он не собирается и за сердце не хватается. Напротив, его лицо как-то нелогично смягчается, и, обернувшись, я понимаю почему: в коридоре стоит Яна. Щеки покрасневшее, губы искусаны. Подслушивала.