Домой, во Тьму - Антон Мякшин

– Долгая дорога… – облизнув пересохшие губы, сказал он.

– Долгая, – согласился проповедник, снова устремляя взгляд вперед. – Но возблагодари Бога за то, что мы остались живы, низвергнувшись в водную пучину, за то, что преследователи отстали, за то, что впереди деревня, где можно отдохнуть, а наутро снова двинуться в путь…

Проговорив это, Матей в который раз оглянулся. Мальчик невольно последовал его примеру. Но местность позади них была безлюдна…

Солнце уже клонилось к закату, путники шли весь день по долине, таща за собою волокушу с мешком; шли, держа путь строго на запад, минуя рощицы, пруды, переправляясь через ручьи и обходя небольшие овраги, и никто не встретился им. Часа три или четыре назад они выбрели на старую дорогу меж высоких тополей, дорогу, ведущую, судя по всему, прямо в деревню. Когда-то, очевидно, оживленная, сейчас она едва виднелась в буйно разросшейся траве. До деревни оставалось еще немного. Вон уже видны хижины, ограды… Но почему-то не слышно ни лая собак, ни вечернего петушиного пения. Ни людских голосов. И света в окнах хижин не видать.

– Не нравится мне эта деревня, – сказал отец Матей. – Очень она мне не нравится, – повторил он, когда они ступили на пустынную улицу. – Смотри – никого нет…

– Может, подать голос? – предложил Топорик, опасливо озираясь по сторонам. – Если в этой долине по ночам происходит то же, что в лесу, через который мы прошли, естественно предположить, что жители прячутся… не зажигая света.

Красное солнце, наколовшись о скальную гряду на той стороне долины, разлилось по горизонту багровой желчью. Соломенные крыши хижин вспыхнули, будто подожженные. И Янас, и священник, идя по улице, непроизвольно старались ступать потише, но ветви волокуши, тянущейся за ними, громко шуршали в дорожной пыли. Ветер стих, и только этот шорох был слышен отчетливо, все остальные звуки притаились.

– Вряд ли… – шепотом проговорил отец Матей.

– Что? – переспросил мальчик.

– Вряд ли они прячутся в домах… Жители… – уточнил Матей.

Янас оглянулся по сторонам и молча согласился со священником. Окна безмолвных хижин были забиты досками, но двери – почти все – были открыты. За ними притихла пыльная темнота. Мальчик на ходу вытащил из мешка единственное свое оружие – топорик с ясеневой рукоятью.

– Погоди-ка! – Оставив волокушу, священник подошел к стене одной из хижин, снял с притолоки пучок засушенных трав, растер в пальцах ломкие стебельки и принюхался. – Это семицвет, – задумчиво сказал он и, внезапно побледнев, выронил травяной пучок, рассыпавшийся на земле прахом. – Святые угодники!

– В чем дело?!

– Листья семицвета, по местному поверию, отпугивают у-упырей, – запнувшись, пояснил Матей и продолжил по привычке: – Суеверие, конечно, глупое и… Да что я говорю, господи!

Мальчик остановился.

– Упыри – это потемники вроде летучих мышей? – спросил он. – Высасывают кровь?

– Путаешь с нетопырями, – озираясь, ответил священник. – Упыри – это нечистые покойники… Мертвецы. Упырями становятся самоубийцы, восставшие из могилы. Потемье забирает их души, не пуская в Преисподнюю. Чтобы этого не произошло, самоубийц принято хоронить лицом вниз без гроба. На востоке Империи так принято. На западе хоронят в гробах, но крышку заколачивают серебряными гвоздями. А вот в Халии таких покойников попросту сжигают…

В безветренном воздухе далеко разнесся стук закрывшейся двери.

– А на севере Империи? – вздрогнув, спросил мальчик.

– В Лакнии?.. Н-не припомню… Какая разница?! Судя по тому, что деревня опустела, никакие способы удержать мертвецов в могиле не помогли. Или просто этими способами не воспользовались…

Где-то неподалеку что-то тоненько звякнуло. Послышался отрывистый скрип. Сумерки спускались все ниже, и притаившийся было мир звуков стал оттаивать.

– Человек, убитый упырем, будучи похоронен, на вторую ночь сам встает из могилы, – прошептал еще отец Матей. – Уже в обличье упыря. Я слышал рассказы о целых селениях упырей. Странников, ненароком забредших туда, ждет горькая участь стать одним из этих чудовищ…

Громко хлопнула дверь. Позади Топорика медленно, как падают капли пещерной воды, застучали чьи-то шаги. Янас дернулся к дому, с притолоки двери которого Матей снял травяной пучок, но священник удержал его:

– Не сюда, – и указал на то, что осталось от семицвета. – Ищи дом, защищенный такой же травой.

Топорик почувствовал, что у него сбилось дыхание. События прошлой ночи живо встали у него перед глазами.

– Лучше уйдем отсюда! Войдя в дом, мы не сможем покинуть деревню до утра. Если вообще сможем…

– А у нас есть выбор? С волокушей мы далеко не убежим. А оставлять здесь Ключ – все равно что своими руками преподнести его Пелипу. За мной!

На двери соседней хижины пучка семицвета не оказалось. Следующая дверь была накрепко забита досками. Еще одна хижина – на противоположной стороне улицы– вовсе была лишена двери.

А шаги сзади приближались. Янас, боясь оглядываться, тащил волокушу вслед за проповедником, который метался по узкой улице от одного дома к другому. Все свои силы мальчик отдавал тому, чтобы двигаться быстрее, да еще не выронить зажатый в правой руке топорик с ясеневой рукоятью.

Странные вещи чудились Янасу. Слышал он, будто стучат в пустой деревне лошадиные копыта, долетают откуда-то яростные крики.

Отчаянный вопль проповедника словно ударил его. Янас вскинул голову и увидел…

…Как отец Матей пятился, пытаясь перекреститься вдруг ослабевшей рукой, а прямо на него из дверного проема очередной хижины шагал, неуклюже припадая к земле, старик в испачканных подсохшей грязью одеждах. Открытая свету на руках и лице кожа старика была ослепительно-белой, и тем сильнее проступали сквозь нее зеленые пятнышки тления. Глаза, лишенные зрачков и мутно-желтые, как середина яйца, не мигали. В руках старик держал чугунный котелок.

– Беги, сын мой! – задыхаясь, крикнул священник.

Упырь, выронив котелок, откуда плеснуло вонючим варевом, вдруг молниеносно выбросил вперед обе руки. Проповедник успел отшатнуться назад – именно поэтому скрюченные пальцы накрепко захватили лишь рясу на его плечах, а не живую плоть. Громко затрещала рвущаяся ткань, и проповедник упал на спину.

– Беги… – промычал он.

Янас бросил волокушу.

– Прочь! – завопил, замахнувшись топориком на упыря. – Уходи!

Упырь его словно не слышал, наступая на отползавшего Матея. Мертвец выглядел неуклюжим и медлительным, до той поры, пока движения его вдруг не становились по-змеиному ловкими и неожиданными. Покачиваясь, он сделал несколько шагов, будто примериваясь – и вот молниеносно нырнул вниз, к заоравшему снова проповеднику: упав на колени, схватил его за горло. Янас вскрикнул, пряча голову в ладони, чтобы не слышать предсмертного хрипения, но упырь вдруг вскочил с жужжащим визгом, держа левой рукой правую, на ладони которой черным отпечатался дымящийся крест.