Домой, во Тьму - Антон Мякшин

Янас ринулся к священнику, поднимая его.

– Господи-господи-господи… – скороговоркой трещал дрожащий Матей. Крест с панагией на его груди раскачивались, как пара маятников. – Господи… Ключ! Отрок, где Ключ?

Янас схватил волокушу. Проповедник, держась за сердце, отступил к стене ближайшей хижины. Упырь, уронив бессильно окутанную черным дымом правую руку, снова двинулся к нему. Из оскаленной пасти непрерывно текло пронзительное жужжание, похожее на мушиное. Пожалуй, вот что было самое страшное – это чертово жужжание! Матей, не сводя с упыря расширенных глаз, скользил спиной по бревнам стены, пока не ткнулся плечом в полуоткрытую дверь.

– Сюда! – закричал он. – Скорее!

Мальчик, застонав от натуги, рванулся с волокушей к нему. Упырь втянул башку в плечи, подобравшись перед длинным прыжком…

Они опустили засов прежде, чем тяжелое тело ударило снаружи в дверь. Доски затрещали, но выдержали. Сразу же последовал еще один удар. Потом еще и еще…

– Свет! – услышал Янас голос барахтающегося в темноте священника. – Надо зажечь огонь!

Что-то грохнуло, покатилось по полу. Потом лязгнуло огниво, осветив бледное лицо Матея, часть печи с прислоненным к ней ухватом, забитый досками проем окна и квадратный стол, на котором в глиняной миске, покосившись, стояла восковая свеча.

За дверью снова послышалось жужжание. Но теперь оно не было одиночным. Будто хижину облепили гигантские мухи.

– Их там… – растирая ослепленные вспышкой глаза, вымолвил мальчик, – уже трое или четверо…

Зажглась свеча. По стенам и потолку брызнули темные тени.

Янас подался к свету, но споткнулся о Ключ на волокуше и упал.

– Господи, помилуй! – дрожащим голосом выводил отец Матей. – Даруй мне кончину христианскую, непостыдную, мирную… от духов злобы соблюди…

Страшные удары сотрясали дверь теперь непрестанно. Сверху вылетел кусок древесины, и в образовавшуюся щель просунулась белая пятерня с желтыми загнутыми ногтями… пошарила в воздухе и втянулась обратно.

Янас поднялся и, стараясь ступать твердо, подошел к окну. Ясеневая рукоять топорика плотно лежала в его ладони. «Когда они сломают дверь, – сказал он себе, – зажмуриться и бить… Зажмуриться и бить…»

– Меня, человека грешнейшего, прими в руце защищения Твоего… – звучал позади голос священника. – Вход и исход, веру и жительство мое, течение и кончину живота моего… Господи, Го… – Тенорок Матея взлетел до душераздирающего визга:

– Посрами, Господи, борющего меня беса-а!…

Мальчик оглянулся.

Топчан у дальней стены шевелился… Вернее, зашевелилось тряпье, громоздившееся на нем. Одеяло сползло на пол, и на топчане поднялась женщина. Белое ее лицо, не тронутое еще зелеными пятнами тления, было бы даже красиво, если бы не отсутствие нижней челюсти. Темный провал рта, из которого до середины груди болтался распухший лиловый язык, превращал лицо в жуткую нечеловеческую маску. Но не только это уродство поразило мальчика. Волосы женщины были аккуратно уложены в высокую прическу, брови подведены углем, а единственная верхняя губа – свежеподкрашена.

В горле у нее зажужжало, будто там забилась муха – женщина встала на ноги и протянула обе руки к священнику.

Отец Матей прыгнул к печи. Он схватил ухват, размахнулся и обрушил его на голову мертвой. Она не попыталась защититься или уклониться от удара, лишь слегка покачнулась, когда черенок ухвата обломился об ее лоб. Резко подавшись вперед, она хлестнула священника открытой ладонью.

Матея подбросило вверх, под самый потолок. Он рухнул спиной на стол, разлетевшийся под его телом в щепы. Свеча погасла. Янас, не думая, метнул свой топорик в темноту, туда, где упырь разворачивался для второго удара.

Сочно хрястнуло в мертвую плоть стальное лезвие, и нарастающее жужжание оборвалось. На стук упавшего тела отозвался священник:

– Сын, ты жив?

– Д-да… – ответил Янас. – Где ты, святой отец?

Минуту было слышно только кряхтение, стоны и шуршание. Потом лязгнуло огниво, и свеча вспыхнула вновь.

На полу, среди обломков стола лежало черное, словно обугленное тело, окутанное тряпьем. Лицо оплавилось в бесформенную черную массу, в которой никак нельзя было различить ни глаз, ни носа. Топор с ясеневой рукоятью торчал в стене как раз напротив того места, где стоял мальчик – как будто оружие, поразив цель, пролетело насквозь упыря.

– Она… – изумленно проговорил отец Матей и, держа свечу в руках, осторожно тронул мыском сапога тело. – Она…

Тряпье с коротким воздушным «пуфф» осело, подняв прозрачное облачко темной пыли. Облачко пыли – вот все, что осталось от упыря. Через несколько мгновений и облачко рассеялось…

– Дивное у тебя оружие, отрок, – проговорил Матей, выдирая из стены топорик, который Янас молча забрал у него.

Потом вздрогнул и обернулся к двери. Он только сейчас заметил, что ударов больше не слышно. Заметил это и проповедник.

Матей и Янас переглянулись и, не сговариваясь, подбежали к двери. В щели, пробитой мертвым стариком, метались огненные всполохи. Невнятные вскрики и звон оружия заглушали летавшее над деревней многоголосое жужжание.

– Люди! – выдохнул Матей. – Слава Спасителю, услышавшему наши молитвы! А я думал, конное ржание мне просто послышалось…

Топорик откинул засов и открыл дверь. Проповедник, охая и держась за поясницу, вышел следом за ним.

Снаружи было довольно светло – занималось ярким пламенем несколько домов сразу. Через улицу, не оглядываясь, пробежал ратник в кольчуге лакнийского рейтара с факелом в руках. Янас не успел окликнуть его, наткнувшись на тело упыря-старика, лежавшее прямо на пороге дома. Несмотря на то что упырь был сильно изрублен, он еще шевелился, словно силясь подняться. На противоположной стороне улицы сидел, раскинув ноги по земле, еще один упырь со срубленной напрочь головой и шарил вокруг себя руками. Клацающая зубами голова валялась поодаль.

В конце улицы показались трое в лакнийских кольчугах – двое несли обнаженные двуручные мечи на плечах, третий освещал путь факелом. Они шли быстро – почти бежали.

– Эй! – крикнул Матей, подняв руки.

Его заметили. Воины сперва замедлили движение, настороженно перехватив мечи, но проповедник, потащив с собой и мальчика, выступил в световое пятно от горящего неподалеку дома – и они снова ускорили шаги.

– Кто вы такие? Как здесь оказались? – едва поравнявшись с ними, высоким голосом спросил тот, что с факелом. Он был молод, этот лакниец – юноша, может быть, всего на три-четыре года старше Янаса, но, несмотря на возраст, почти на голову выше и много шире в плечах своих взрослых собратьев. Свежее безбородое лицо пересекал тонкий розовый шрам – от виска до толстых, по-ребячески выпяченных губ. Меч с широкой гардой покачивался за спиной у юноши.