Анатолий Тарасов - Александр Горбунов

Это сейчас спорт вообще и футбол с хоккеем в частности без науки немыслимы. В те же времена Тарасов фактически стал в мировом хоккее первым тренером, решившим прибегнуть к помощи научных достижений. Тарасов понимал, и в этом понимании опередив коллег, что за наукой в спорте, развивающемся с предельной интенсивностью, будущее. Самое время — вторая половина 60-х годов — завязывать с ней дружеские отношения. Откладывать нельзя. Потом будет поздно.

Юрий Королев, соратник Тарасова, называет тренера аналитиком от Бога. Вместе они работали с 1962 года, когда по инициативе Анатолия Владимировича была создана комплексная научная группа при сборной СССР, и возглавил ее Королев. Тарасов еще в середине 50-х годов пришел к выводу, что одних визуальных наблюдений за матчами, на основе которых специалист вправе выстраивать умозаключения по игре, ее характеру, направленности, качественным характеристикам игроков, уже маловато. Необходимы дополнительные объективные количественные показатели, то есть сухие, беспристрастные цифры. Историческая поездка в Канаду подтвердила тарасовские выводы. Он привез из-за океана целую сумку протоколов матчей с хозяевами, справочных данных, дополнительных материалов по каждому игроку НХЛ. От показателей, зафиксированных в послеигровых протоколах, разбегались глаза. Постепенно набор этих показателей, регулярно дополняемых другими, Тарасов стал внедрять в работу со своей командой.

«Мы искали те самые количественные параметры, которые могли бы помочь проанализировать игровые действия хоккеистов, — рассказывает Королев. — Искали, пробовали, ошибались и в конце концов находили то, что улучшало качественные характеристики». Тарасов называл эти пробы «педагогическими наблюдениями».

Как-то раз Тарасов попросил Королева посчитать количество бросков за матч у форвардов первой тройки ЦСКА и сборной — Михайлова, Петрова и Харламова. «Собранная информация, — вспоминает Королев, — озадачила: Петров крайне редко сам угрожал воротам. На разборе игры Тарасов обратился к нему:

— Ну что, Володя, совсем нет у тебя бросков. Это не годится!..

Но потом Тарасов и Королев пришли к выводу: невозможно оценивать эффективность действий нападающего только по количеству бросков, ведь они друг от друга отличаются по степени опасности для ворот соперника. И от подсчета индивидуальных бросков отказались, потому что, по словам Королева, «такая информация искажала реальную картину игры и снижала качество тренерского анализа проведенного матча». Количество, помноженное на качество, — вот что Тарасов ставил во главу угла при анализе всевозможных показателей — командных и индивидуальных.

Нападающий может два раза за матч бросить по воротам, забить один гол, получить от репортеров высокие оценки за результативность, но при этом никто не вспоминает, что его звено ни разу не реализовало численный перевес, проиграло свой микроматч, а у самого форварда отрицательный показатель полезности по системе «плюс-минус». «Пустые, ничем не подкрепленные рассуждения Тарасов не воспринимал, — говорит Королев. — Процесс его исследования хоккея никогда не прекращался. На достигнутом не успокаивался и не позволял этого своим помощникам и своим игрокам».

Тарасов привез Колоскова в Архангельское, где располагалась тренировочная база клуба, собрал в зале команду и сказал, представляя гостя: «Это свой человек. Признаюсь, чистых теоретиков не жалую. У Колоскова ноги поломаны на футбольном поле, по шайбе он бить умеет, а главное — есть свежие идеи в голове. Я с ними ознакомился, согласился. Будем эти идеи совместно воплощать в жизнь. Считайте Колоскова одним из нас. Думаю, споемся». На летних сборах в Кудепсте хоккеисты попытались было взять 26-летнего диссертанта в оборот. Рагулин, Кузькин, Брежнев несколько раз предлагали ему: давай, мол, наука, сбегай за винцом. «Я понимал, — говорит Колосков, — что поддаваться нельзя, что это провокация — втянуть меня, а потом сделать заложником ситуации. Я отказался раз, два, а потом они от меня отстали как от бесперспективного в этом отношении помощника». Тарасову, понятно, Колосков ничего не сказал.

Изо дня в день — в течение двух лет! — Тарасов заставлял своих подопечных выполнять указания Колоскова, выяснявшего, какие энергозатраты несет спортсмен при той или иной физической нагрузке, как они согласуются с предельными возможностями организма. Предстояло оценить около 400 упражнений по атлетизму вне льда и более 200 — на льду. Под неумолимое тарасовское «надо!» хоккеистам надевали маски, вешали специальные мешки за спину. При помощи газоанализатора выясняли, с какой интенсивностью «сгорает» кислород, сколько килокалорий затрачивается на выполнение того или иного упражнения. Прикрепленные на тело игроков датчики фиксировали работу сердца, состояние давления.

«Нагрузки, — вспоминает Колосков, — придумывались Тарасовым на тренировках нешуточные. Хоккеисты брали тяжелые металлические «клюшки» (грифы от штанг), гоняли по настилу двадцатикилограммовые “шайбы” — блины от штанги, бегали вверх-вниз по скамьям пустующих трибун. Мне надо было определить оптимальность дозировок, темпа, рассчитать время пауз, необходимых для восстановления сил».

Две ситуации, в которых Тарасов предстал потрясающим психологом, поразили Колоскова.

Тарасов никогда не опаздывал на тренировки. Напротив, приезжал во Дворец спорта за 30-40 минут до их начала и к такому же графику призывал игроков. «Однажды, — вспоминает Колосков, — оставалось минут пятнадцать, а его — неслыханное дело! — нет. Помощники начинают подготовку к занятиям сами, я, как и положено, прикрепляю датчики к груди Толи Фирсова, настраиваю аппаратуру. За десять минут до начала тренировки появляется Тарасов. Губы сжаты, брови сдвинуты. Яростно оглядывает всех, решая, видимо, к чему придраться. Потом начинает срывать с Фирсова присоски и кричит в мой адрес: “Вы (обращение на “вы”! — высшая степень проявления недовольства) тут затерроризировали всех — цифры, графики! Наука должна живой работой заниматься, понятно? Чтобы отдачу видно было!”» Настроение у Колоскова — хуже некуда. За всё время тренировки Тарасов ни разу не взглянул в его сторону, а после занятия буркнул: «Зайди ко мне». И там, в своем кабинете, весело: «Ну, задержался, случилось такое. А ты что, хотел, чтобы игроки об этом опоздании судачили? Нет, пусть лучше о тебе говорят».

Колосков, не скрывая обиды, спросил у Тарасова: «Может, мне уйти из команды, заниматься исследованиями где-нибудь в другом месте?..» Тарасов оборвал его на полуслове: «Ты ничего не понял. Иди за мной». И они пошли в раздевалку, где хоккеисты ждали Тарасова для подведения итогов тренировки. «Я сейчас Колоскову, — сказал Тарасов, — всыпал по первое число! Он с вами, как с балеринами работает. Жалеет! Вон Фирсову поставил датчики, а тот катается вдоль бортика, прохлаждается. Сачковать не позволено никому! В общем, так: слушать науку беспрекословно, выполнять все его рекомендации и выкладываться на сто процентов! А теперь — по тренировке…»

Энергетика, магия Тарасова были мощнейшими. Спустя час после тренировки к Колоскову подошел Фирсов: «Тарасов прав. Мы действительно иногда сачкуем. Вот и я сегодня. Ты не стесняйся, пожестче с нами будь». Наслушавшись Тарасова, Фирсов совершенно забыл о том, что перед занятием задержавшийся тренер сорвал с него датчики и тренировался он без аппаратуры. «Тарасову, — резюмировал Колосков, — хоккеисты верили больше, чем самому себе».