Роза ветров - Андрей Геласимов

Моряк же оставался фигурою непроявленной, поскольку весь вечер молчал, вступая в разговор лишь в такие моменты, когда избежать этого было положительно невозможно. И тем не менее даже из его молчания граф делал некоторые выводы. Он, разумеется, знал, что сдержанность в человеке может быть продиктована опасением сказать что-нибудь лишнее либо, напротив, отсутствием собственного мнения, однако в случае с безмолвным морским офицером ни то, ни другое явно не подходило. Сдержанность Невельского говорила прежде всего о том, что ему было что сдерживать, и это свидетельствовало о большой внутренней силе. В своем окружении Перовский таких людей не держал, находя их неспособными к нужной ему степени подчинения, но в постороннем лице мог этим свойством искренне любоваться.

Сила, бурлившая в таких людях, требовала постоянного сдерживания. В противном случае она могла излиться не только на внешнее препятствие, но в итоге обернуться против своего собственного носителя. На одно лишь удерживание этой силы требовались дополнительные, другие силы — та самая мелочь в титаническом мире усилий, которой многим зачастую недостает даже на то, чтобы просто жить. Неглубокий человек, получив при рождении хотя бы тень подобной мощи, хотя бы жалкую и кривую на нее пародию, зачастую оказывается настолько растерян, подавлен и сбит с толку, что вся его жизнь рано или поздно летит под откос. Не умея справиться ни с одним из тех соблазнов, какие нашептывает ему пульсирующая внутри сила, он доверяется ей, делается спесив, неосторожен и, ставя себя выше других людей, неизбежно терпит позорное поражение. Сидевший по правую руку от графа капитан-лейтенант со всей очевидностью был не из таких.

Лев Алексеевич знал о происшествии в Лиссабоне. Ему было прекрасно известно, с какой решимостью Невельской повел себя в момент смертельной угрозы и чем закончилась для нападавших встреча с этим невысоким офицером. В сочетании с его теперешней подчеркнутой сдержанностью знание об инциденте в португальской столице обретало законченные черты. В качестве сосуда, способного содержать запасы самой неистовой силы, Невельской в точности соответствовал своему огромному предназначению. Граф Перовский был уверен, что молчаливый моряк таит в себе еще бездну сюрпризов и от него можно многого ожидать в самом необычном и удивительном смысле.

— Ну что, господа? — заговорил сановник. — Признайтесь, я вас не обманул.

— Пудинг великолепен, Ваше Сиятельство, — заверил Муравьев, не без облегчения откладывая в сторону ложку.

Во все время молчания за столом он чувствовал, как буквально в эти минуты принимается большое решение. Пудинг — не пудинг, но их троица легко могла уйти отсюда не солоно хлебавши. Голос графа сообщил его чуткому уху положительные известия.

— Очень рад, — улыбнулся Лев Алексеевич и посмотрел на Зарина. — А вы что скажете, Владимир Николаевич?

Старый служака ничего не ответил. В его намерениях, разумеется, не было ни дерзости, ни упрямства — он просто вспомнил свою племянницу в Смольном, пока поедал этот волшебный пудинг, и невольно загрустил оттого, что девочек в институте наверняка так вкусно никогда не кормили. Перовского за своей искренней и внезапной печалью Владимир Николаевич как-то и не расслышал.

— Это он от удовольствия язык проглотил, Ваше Сиятельство, — сколько мог непринужденно заговорил вместо товарища Муравьев. — Слов не находит.

— Да-да, — пришел в себя сконфуженный Зарин и, поняв, что снова послужил причиной неловкости, немедленно сконфузился еще больше. — У меня нет слов.

— Это ничего, — приободрил его сановник. — От вас нам слов и не надо.

— А делом… я до последней капли готов, — нашелся Владимир Николаевич. — Только направьте.

— Это уж непременно, — безо всякой улыбки на сей раз кивнул ему Лев Алексеевич.

К Невельскому он по какой-то причине обращаться насчет угощения не стал. Вместо этого сановник вернулся к прежнему разговору об английских проделках.

— И ладно бы ограничились одним Кавказом и Средней Азией, — говорил он. — Им теперь Китай подавай. А следом, ну ясно же, — наши восточные территории. Не сидится никак шаромыжникам на своем острове. Слева на карте у них не получается от России чего-нибудь отхватить, так они теперь справа полезли. Ост-Индскую эту свою компанию как будто с одной только целью и создавали — нас обложить со всех сторон. А главное — ни Китаю, ни нам до этих англичан раньше и дела не было никакого. Полтора века нынче в обед Нерчинскому договору стукнуло. И ведь исполняем честно. Ни ногой в Приамурье за сто пятьдесят лет не ступили. И еще двести лет русского солдата никто бы там не увидел. Но этим ведь не сидится на острове. Подзуживают и подзуживают.

Слушая графа, Муравьев понимал, что тот, наконец, перешел к самому важному — к тому, ради чего этим вечером были собраны здесь два отставных кавказских офицера и моряк из ближайшего окружения великого князя Константина Николаевича. Действия английских шептунов, которые не удалось пресечь на корню в случае с горскими племенами, привели к тягучей войне на Кавказе, и, если подобному суждено было повториться у наших тихоокеанских берегов, Россия могла на долгие годы завязнуть в этих путах. Меры требовались решительные и самые остроумные. Прямая сила за нецелесообразностью исключалась.

Николай Николаевич припомнил, с какой категоричностью петербургские генералы отвергли в свое время его методы на Кавказе, и не сумел удержать довольной улыбки. Теперь эти методы оказались вдруг не только пригодны, но даже единственно необходимы. Исключительно с их помощью появлялась возможность противостоять британскому ползучему проникновению в богатые лесом, углем, золотом и пушниной русские земли на отдаленном востоке.

Возникли у Муравьева и другие, совсем особенные мысли об этих землях. Интерес графа Перовского к ним произрастал, могло статься, не из одного желания ответить на очередной вызов англичан. При условии успешного для России разрешения нынешней ситуации Нерчинский договор с Китаем можно было оспорить сразу на двух основаниях: вероятное присутствие маньчжурских войск там, где согласно договору, они находиться не должны, а также неспособность китайского императора сохранить в неприкосновенности от чужеземцев, являющихся третьей стороной, тот край, который по договору 1689 года оставлен ничейным. Оспорив же договор, наши дипломаты могли приступить к вопросу проведения границы, не существующей в Приамурье между двумя империями до сих пор, в результате чего при благоприятном стечении обстоятельств к России отходили бы новые, никем еще не освоенные земли. Именно эта возможность, по мнению Муравьева, волновала графа Перовского до такой степени, что сейчас у него порозовели щеки. Прилив крови к лицу министра, конечно же, мог быть следствием глотка хереса, но легкая горячность, оживившая речь Льва Алексеевича, говорила все-таки о волнении. Новые русские земли по Амуру, если таковым в итоге суждено было образоваться, отходили, скорее всего, к Министерству уделов. И значит, все, что лежало в их недрах, бегало по их поверхности, прыгало, летало над ними, а также произрастало из них, становилось собственностью одного-единственного помещика, чьих дел радетелем являлся как раз граф Перовский. От перспектив заселения этих земель удельными крестьянами у него наверняка вообще перехватывало дух. Десятки тысяч государственных крестьян из внутренних губерний можно было бы перевести в удел и отправить на освоение отдаленного востока. С учетом их зажиточного состояния доходная часть министерства уделов становилась похожей на пещеру сокровищ из арабской сказки про Али-Бабу.