Жестокие намерения - Кора Кент

листать страницы. В ней полно фотографий молодых женщин.

— Досье на каждую шлюху, которую Малкольм преследовал на протяжении многих лет. Ближе к концу ты увидишь фотографию своей маленькой подружки, — она устало взмахивает рукой. — Мне нужно выпить.

Я игнорирую ее оскорбления и ищу профиль Кей. Ничто в досье о ней меня не удивляет.

Дверцы шкафа открываются, когда Виктория встает, чтобы порыться в них. Она хватает большой бокал для вина, чаша которого помутнела от отпечатков пальцев, и с резким треском ставит его на гранитную стойку. Потянувшись под раковину, она достает полупустую бутылку шардоне и откручивает пробку, чтобы щедро налить себе в бокал.

— Ты думала о реабилитации, мама?

Виктория бросает на меня острый взгляд.

— Я знала, что твой отец время от времени добивался внимания молодых женщин. Но не знала, что так было с каждой молодой женщиной в районе трех округов. Думаю, я заслуживаю большего, чем бокал вина, Ксавьер.

Как бы я ни старался, не могу осознать тягу к алкоголизму. Я слепо цепляюсь за сравнения со знакомыми мне вещами: возможно, за мою одержимость Кей. Но огонь, который она разжигает во мне, оставляет мой разум ясным. Не похожим на туман, в который погружается моя мать после каждой выпивки. Но кто я такой, чтобы судить, если я никогда не чувствовал, как вокруг меня смыкаются клаустрофобные стены зависимости?

Я задаюсь вопросом, следует ли мне быть жестче с Викторией, стоит ли попытаться оказать ей какую-то помощь. Имею ли я право осуждать, когда стою в тени собственной одержимости?

— Ты все еще встречаешься с парнями из бассейна? — Меняю я тему.

В ответ Виктория бросает на меня уничтожающий взгляд.

— Я никогда с ними не встречалась, — говорит она, возвращаясь к кухонному столу. — У нас была договоренность.

У моего отца была договоренность с женщиной, которую он обрюхатил. Если она никогда не звонила ему и не просила алиментов, он выписывал ей чек на миллион долларов и больше никогда ее не беспокоил. Этого было достаточно, чтобы она держала рот на замке почти двадцать лет.

— Что-нибудь из этого, — я указываю на стопку папок, — говорит мне о том, преследовал ли Малкольм мать Джексона за то, что она рассказала ему правду?

— Насколько я знаю, у них был разговор пять лет назад, и это был последний раз, когда они общались. Когда я появилась у ее входной двери несколько дней назад, она, казалось, точно знала, кто я такая. Она извинилась за то, что произошло, и сказала, что тогда была другим человеком. — Виктория с отвращением фыркает.

Я отбрасываю первую папку и беру ту, что в темно-зеленой обложке. Открывая ее, я обнаруживаю листы белой бумаги для принтера, исписанные мелким черным текстом. Свидетельство о рождении Джексона лежит поверх первой страницы. Далее следует исчерпывающий отчет о его жизни, сведенный к стерильным фактам и временным рамкам.

Академические достижения отмечены краткими маркированными строками. Никаких поздних ночей, проведенных за учебой, или перенесенного стресса от экзаменов. Просто документы, вырванные из контекста.

В его трудовой книжке указаны компании, должности и сроки. Ничего о дружбе на рабочем месте, офисных шутках или пьяном дебоше после крупной победы.

Медицинские карты и графики, описывающие его здоровье и физическую форму на протяжении десятилетий, несомненно, сделаны с нарушением правил HIPAA11.

Никаких намеков на мысли, страсти или сожаления Джексона. Только конкретные, измеримые данные.

В этих записях нет эмоций. И все же я ищу следы личности своего старшего брата между строк фактов.

— Ты все прочитала? — Спрашиваю я через некоторое время.

Виктория бросает взгляд на бумаги, разбросанные по столу.

— Это читается как роман Стивена Кинга, — сухо отвечает она. — Все это ужасно, но как только начинаешь, тебе нужно узнать, чем все закончится. Похоже, у твоего сводного брата все хорошо благодаря связям его давно потерянного папочки.

Мне приходит в голову, что все это время я должен был винить отца в том, как все обернулось. Именно на него я должен был возложить ответственность. Шок от этого открытия обрушивается на меня, как удар молотка.

— Кей никогда не делала ничего плохого. — Мое лицо хмурится, когда мир вокруг меня замедляется и расплывается. Я словно покидаю свое тело.

Виктория издает вопросительный звук.

— Что? — Спрашивает она, когда я ничего не отвечаю. — О чем ты говоришь?

В течение трех лет я был поглощен навязчивой идеей отомстить девушке, которая не сделала ничего плохого. Я заставил ее заплатить за грехи, которые не принадлежали ей. Я сокрушил ее дух ради собственного развлечения, наслаждаясь ее болью.

— Это даже не вина Кэрри. Не совсем.

— Эта сука должна была знать, — сердито говорит моя мать. — Женщина всегда знает.

Кэрри сказала, что видела фотографии в офисе моего отца, когда была его клиенткой. Она наблюдала, как они медленно исчезают, и слушала его душещипательные истории о том, какая у него была плохая семейная жизнь. У нее были свои причины поступить так, как она поступила, но я не думаю, что она понимала, что при этом причиняет боль моей семье.

В этом никогда не было ничьей вины, кроме Малкольма. Он причинил невыразимую боль и страдания.

— Мне нужно идти, мама. Могу я взять это с собой? — Я указываю на папки и разбросанные бумаги.

Она пожимает плечами, делая глоток из своего бокала.

— Бери. У меня есть копии. Хотя на твоем месте я бы их не читала, — предупреждает Виктория.

Собирая все в аккуратную стопку, я спрашиваю:

— Почему бы и нет?

— Ксавьер, посмотри на меня. — Ухоженные ногти матери впиваются в мою руку, когда она тянется и заставляет меня посмотреть ей в глаза. — Ты лучший мужчина, чем Малкольм. Добрее. Но если ты не будешь осторожен, яд твоего отца заразит тебя до тех пор, пока не останется ничего хорошего. — Ее хватка усиливается, отполированные кончики ногтей почти пронзают мою кожу, чтобы подчеркнуть ее точку зрения. — Я видела гниль, гноящуюся внутри Малкольма. То, что он делал… — Она вздрагивает. — Мерзкие, извращенные вещи. Они преследуют меня, Ксавьер. Я не хочу, чтобы его болезнь передалась тебе.

Я хочу прислушаться к ее предупреждению, но знаю себя. Я заберу эти бумаги и запру их на черный день. Но, подобно предательскому сердцу, они будут биться сквозь стенки моего сейфа, пока я не буду вынужден прочитать их.

— Ты знаешь, я не смогу остановиться, — признаю я.

Виктория вздыхает, понимая всю тяжесть того, что она сделала, и как это ляжет на мои плечи, пока справедливость не восторжествует.

— Я позволила выбору Малкольма управлять моей жизнью на протяжении