Мадам «Нет» - Екатерина Максимова

Несколько раз в Париже и в Вене на наши спектакли приходила Милица Корьюс, которую все мы в детстве обожали после знаменитого фильма «Большой вальс». Когда я увидела ее в первый раз за кулисами, то подумала: «Ну надо же – она выглядит совершенно как наша русская бабушка!» Такая Милица была вся беленькая, светленькая, улыбчивая…

На гастролях в Аргентине встречала я и другую знаменитость музыкального кино прошлых лет – Лолиту Торрес. Уже весьма полная, пышная (мать не то пяти, не то семи детей), Лолита всегда приводила на спектакли весь свой выводок: они, как цыплята – мал мала меньше, – топали вслед за ней.

Марлен Дитрих за кулисы не приходила. Однажды во время наших гастролей во Франции она побывала на спектакле, и потом импресарио все метался, переживал: придет ли она на банкет в ресторан? Великолепная Марлен на банкете появилась и притягивала к себе все взгляды. Мы провели вместе целый вечер, пообщались за столом, и я тогда даже представить не могла, что через несколько лет на балетной сцене буду исполнять роль, которая на экране принесла Марлен Дитрих мировую славу, – Розу в «Голубом ангеле»…

Особенное впечатление всегда оставалось от встреч с нашими бывшими соотечественниками – русскими людьми, покинувшими родину после революции. Иногда появлялись личности просто легендарные: помню совершенно поразительный случай, когда на гастролях за кулисы пришел Александр Федорович Керенский. Мы тогда вообще о Керенском ничего не слышали, не знали, что он жив: ведь для нас он был только портретом из учебника истории. И вдруг говорят, что к нам Керенский явился. Мы даже растерялись – это казалось просто нереальным! А он поздравил со спектаклем, поблагодарил артистов…

Хорошо помню и другую встречу с живой русской историей, легендой русского балета – Серж Лифарь привел нас с Володей в небольшой старинный особнячок в Париже, где жила Матильда Феликсовна Кшесинская. Она уже была совсем старенькая, 98-летняя аккуратненькая бабулечка с косичками. Говорил в основном Лифарь, вспоминал:

– Малечка, помнишь, как мы с тобой на столе плясали?

– Помню, помню.

– А помнишь, как шампанское пили?

– Помню…

Ее уже мало что интересовало, но Матильда Феликсовна все еще сохраняла очаровательно-женственную манеру в общении, и какое-то прежнее молодое кокетство иногда проглядывало во внезапно блеснувшем взгляде, в умилительной гордости, когда она говорила Володе: «Смотри, какая у меня кожица на шее гладкая!» Лифарь улыбался: «Ты погладь, погладь!» Володя растерялся, конечно, но все-таки погладил…

С Лифарем мы встречались часто, а познакомились однажды после спектакля, когда он пришел к нам за кулисы. Где-то обедали вместе, где-то ужинали, но так уж сложилось, что виделись в основном только за границей, не в России.

Серж Лифарь знал многих, со многими людьми общался и рассказывал просто невероятные вещи – а самое невероятное, что все рассказанное оказывалось правдой: и Шаляпин умирал у него на руках, и история отношений с Дягилевым, с Кшесинской… Когда Лифарь говорил, создавалось впечатление, что, наверное, все-таки он привирает: уж больно много громких имен, событий! К тому же рассказывал он чрезвычайно эмоционально, захлебываясь, увлекаясь: «Вот мы с Рахманиновым сидим… а я Прокофьеву говорю… а когда мы со Стравинским поспорили…» Казалось, такого просто не может быть – но было!

Лифарь обладал совершенно уникальным архивом, который собирал годами – искал, покупал, бережно хранил: материалы из архивов Сергея Дягилева, многие ценнейшие вещи, связанные с историей русского балета; автографы, рукописи, ноты Чайковского с его пометками. Он мечтал приехать в Россию, но его имя попало в черные списки, потому что Лифарь продолжал выступать на сцене в период немецкой оккупации Парижа; а кроме того, он же в свое время бежал из России. Но Лифарь упорно добивался своего: вел какие-то бесконечные переговоры, чтобы поставить в Большом театре «Сюиту в белом» на музыку Э. Лало (постановка даже попала в репертуарный план театра). И, наконец, Серж Лифарь прибыл в Россию, пришел в Большой и подарил ноты Чайковского с автографом из своего архива. Но подарок взяли, а балет ставить не разрешили – сочли, что все-таки Лифаря нам не надо. Он был страшно оскорблен! Ведь когда собирался сюда, так радовался и гордился: «Меня пригласили в Москву, я буду ставить в Большом театре!» Это произошло в последние годы его жизни, Лифарь уже не работал в Парижской опере, и для него представлялось «лебединой песней»: сделать последний балет в России – и умереть…

Часто мы встречались и с артистами современной нам волны творческой эмиграции из Советского Союза. Я уже говорила, с какими сложностями мы сталкивались, когда за границей хотели пойти на спектакли Нуреева, Макаровой, Барышникова. В нашем желании встретиться с этими людьми заключался не только профессиональный интерес – мы все были хорошо знакомы с давних пор. И если с Рудиком никогда – ни в Москве, ни в Ленинграде, ни за рубежом – особо теплых отношений не возникало, то с Наташей и с Мишей наша дружба продолжается по сей день. С Наташей Макаровой мы познакомились еще в 1957 году в Москве на смотре хореографических училищ; она училась на год позже нас и тоже выступала в сборном концерте. Тогда танцевали еще и Рудик, и Алла Сизова, Юра Соловьев, Вилик Галстян. Позднее мы ездили в Ленинград уже специально на Наташины спектакли – на ее «Жизель», на «Лебединое озеро» – она мне очень нравилась как балерина. Макарова осталась на Западе, но наша дружба с ней сохранилась. Мы всегда встречаемся при первой возможности. Когда мы с Володей бываем в Нью-Йорке – живем у Наташи, когда она приезжает в Петербург – зачастую останавливается в нашей питерской квартире. Во время моих репетиций в Лондоне (я готовила партию Татьяны в постановке «Онегина» Дж. Кранко) Наташа находилась в отъезде, но она попросила свою близкую подругу Дину, чтобы та мне помогала, – я же оказалась в Англии совсем одна. И Дина действительно все время помогала, а Наташа мне без конца звонила. Перед генеральной репетицией у меня сильно схватило спину. Немедленно позвонила Наташа, велела сидеть дома и прислала массажиста, который тут же пришел и спину мне поправил. У меня тогда появилось ощущение ее постоянного незримого присутствия и заботы…

И с Мишей Барышниковым у нас издавна сложились самые хорошие отношения. Когда он остался за границей, мы с Володей тоже продолжали поддерживать с ним какую-то связь: следили за его работами, он – за нашими. Конечно, встречаемся нечасто, но каждая такая встреча всегда бывает теплой.

Если нам случалось обращаться к Наташе и Мише за помощью, они никогда не отказывали. Когда у бывшего солиста Большого театра Володи Тихонова стало совсем плохо со здоровьем, врачи не могли поставить диагноз и сказали, что только в Америке есть какая-то клиника, куда его надо отвезти на обследование, – ни театр, ни Министерство культуры – никто ничего даже не собирался делать! Мы с Васильевым одни не смогли бы полностью оплатить ему перелет в США, проживание и лечение – требовалась слишком большая сумма. Попросили Наташу с Мишей – и они помогли. Володю Тихонова тогда подлечили, и он еще много лет прожил. Можно вспомнить и другие случаи, – например, с организацией балетного конкурса «Арабеск» в Перми. Ну, откуда в Перми деньги?! Мы с Васильевым учредили свою премию для лучшего дуэта и пригласили Мишу с Наташей тоже принять какое-то участие. Конечно, требовалась материальная помощь, но не меньше значила моральная поддержка: когда в Перми есть именной приз Барышникова, есть приз Макаровой – это много значит, придает совсем иной статус конкурсу. И таких случаев масса; Наташа и Миша всегда готовы откликнуться…