Мадам «Нет» - Екатерина Максимова

Васильев довольно много работал в Литве, сначала ставил «Ромео и Джульетту» в Вильнюсском театре, потом – «Дон Кихота». Но, кроме того, Володя приезжал туда сразу после событий 13 января 1991 года, когда группа «Альфа» получила приказ атаковать литовский парламент и телецентр. Тогда люди встали перед танками живым кольцом. Общественное мнение в России разделилось: одни возмущались желанием Литвы отделиться, требовали самых жестких мер; другие настаивали на том, что литовцы имеют право на самоопределение. В Вильнюс приезжали правозащитники, общественные деятели, артисты. С ними был и Володя – в составе делегации творческой интеллигенции Москвы как секретарь СТД он выступал, поддерживал литовцев (позднее, в 2003 году, Президент Литвы Валдас Адамкус вручил Васильеву памятную медаль «В честь 13 января»). Видимо, с учетом всего этого в 1995 году Литовская Республика предоставила ему паспорт (и мне – как его жене).

Думаю, если бы все государства мира предложили мне свои паспорта – взяла бы их все, потому что я хочу быть гражданином мира! Хочу иметь паспорт итальянский, японский, французский, грузинский, армянский, чтобы жить везде и чтобы никакие границы не отделяли меня от близких людей!

Тем, кто представляет себе жизнь балерины как сплошной праздник в цветах, наверное, не стоит читать эту главу. Пусть для них останется нетронутой красивая сказка: яркий свет рампы, бархатный занавес, корзины, букеты, лепестки роз, аплодисменты, аплодисменты, аплодисменты… Им лучше перевернуть эти страницы, потому что здесь я собрала всю боль моей жизни и профессии…

Я давно поняла, что человек, который решил стать артистом балета, должен быть фанатиком, преданным своему делу и ко всему готовым, должен безумно, самозабвенно любить его. Это не значит – жертвовать чем-то во имя балета, но значит – давать себе отчет в том, что многие вещи с нашей профессией несовместимы, сознавать, что преодоление боли, усталости является ее неотъемлемой составной частью.

Говорю сейчас и о привычной каждодневной боли: натрудила мышцы, потянула спину, стерла пальцы. Когда намнешь ноги, танцевать ужасно больно, словно лезвия бритвы касаешься – в этом смысле все мы, балерины, немножко андерсеновские Русалочки. Да еще у большинства танцовщиц первый и второй пальцы ног одинаковой длины, поэтому танцевать удобно. А у меня второй палец короче, и приходится на него наматывать специальную обмотку. (Этот «неправильный» палец тревожил еще моих экзаменаторов, когда решался вопрос, принимать ли меня в хореографическое училище; педагог Кожухова тогда говорила: «Зачем вы ее берете, все равно она на пальцы встать не сможет!») Во время спектакля эта обмотка стирается моментально, и танцуешь практически на одном пальце.

Со временем у меня еще и костная мозоль между пальцами образовалась – профессиональная деформация. Когда ногу в балетную туфельку втискиваешь и пальцы соприкасаются – боль пронзает совершенно дикая! Помню, как однажды на гастролях в Париже мне предстояло станцевать пятнадцать «Анют» подряд, а там же все на пальцах! Тогда до театра я буквально в лаптях ходила. Перед спектаклем выпивала что-то обезболивающее, мазала пальцы антиожоговой мазью (она мне помогает) и танцевала. В антракте сняла туфли, какой-то человек за кулисами как взглянул на мои стертые пальцы – так ему от одного их вида плохо стало…

Я говорю и о травмах – сколько их было! Мелкие случались еще в школе. Первая крупная травма – поврежденное на репетиции колено. Потом во время гастролей в Лондоне на «Жизели» нога попала в дырку в полу. И ушибалась я очень сильно, и с вывихами мучилась, и связки рвала неоднократно – на обеих руках даже пришлось в разное время специальные операции делать: кость сверлили, чтобы прикрепить оборванную мышцу, – в общем, всяких травм хватало…

Говорю и об обычных болезнях, хотя поболеть, как нормальным людям, артистам балета редко удается. У нас и показатели-то все «ненормальные»: балет – это вообще диагноз! Известный случай: медики, проводившие в театре какие-то исследования, измерили давление у Асафа Михайловича Мессерера, после того как он станцевал два первых акта спектакля. По мнению врачей, его следовало немедленно госпитализировать, ибо с таким пульсом и давлением, как у него в тот момент, человек просто не может жить! Асаф Михайлович пожал плечами и пошел танцевать третий акт… Аналогичная история произошла со мной: когда меня в очередной раз от чего-то лечили, заодно решили проверить, как работает весь организм. И тут я услышала, что с таким вестибулярным аппаратом, как у меня, не то что танцевать – ходить опасно! Однако я танцевала. И с температурой танцевала, и с больной ногой, и с больной рукой, и на «заморозках» (когда делали обезболивающий укол – «заморозку»). С мигренями, правда, танцевать уже не могла. Лет в шестнадцать и несколько лет после автокатастрофы меня мучили чудовищные мигрени. Такие, что Володя меня просто как труп привозил домой и как полено клал на диван – я была совершенно одеревеневшая от боли: ничего не видела, не слышала, не ощущала, кроме скручивающих голову спазмов. Только часа через два немного приходила в себя.

Перегрузками балетными себе желудок испортила, вечно болело что-то, в больницах с печенью, с почками, с язвой часто лежала. А какие жуткие истории случались с отравлениями! Как-то в Италии отравилась своими любимыми ракушками. Но пришлось выходить на сцену и танцевать. Только представьте: и тошнота, и головокружение, и прочие «прелести», а надо крутить фуэте! В общем, за кулисами «выворачивает», а потом снова на сцену – порхать!

Тяжело переносить смену часовых поясов, особенно когда попадаешь в другое полушарие. Тут не сразу и поймешь, где ночь, где день! Например, поднимают меня в Буэнос-Айресе по-нашему времени чуть ли не в три часа утра, ставят на ноги, что-то суют в руки, что-то – в рот, ведут на класс – а я сплю! Но вот когда надо спать, пачками глотаю снотворное и не могу заснуть. И только к их времени приспособишься, как уже пора отправляться домой и здесь снова привыкать к нормальному ритму. А уж когда мы летели из Аргентины в Японию – тут вообще все перевернулось с ног на голову!

Со сменой климатических поясов та же проблема: переносишься из жары в холод, из дождя в солнце, из зимы в лето – понять ничего нельзя! Как-то летели из Бразилии, где жара стояла за тридцать градусов, в Москву на Новый год, где было тридцать три градуса мороза! Домой мы тогда возвращались через Канаду. Я еще внутренне не перестроилась – как в Бразилии в босоножках гуляла, так в них и отправилась; на пересадке в Канаде иду по трапу с голыми ногами, а на земле снег лежит! И наоборот тоже бывало: из холодного осеннего дождя прилетали в тридцатиградусную жару, в декабре прилетели на Кубу – в самолете еще могли дышать, а как вышли – будто в сауну попали…

В общем, всю жизнь почти каждое утро, когда я просыпалась, меня охватывало чувство протеста: «Пропади все пропадом! Надо это бросать! Все болит, я устала, так хочется полежать, выспаться… Никуда сегодня не пойду!» Нет, надо вставать, идти в класс, а класс – это ужасно скучно, это то, что я в нашей профессии больше всего не люблю. Правда, знаю танцовщиц, которые любят класс и получают от него какое-то удовольствие, именно в классе достигая лучших результатов. Я же – никакого удовольствия не получаю! Но класс необходим, к сожалению. Как пианисту необходимо проиграть бесконечное количество пассажей, каких-то гамм, пока он не разогреет, не подготовит свои пальцы. (Хотя не думаю, что всем пианистам доставляет удовольствие такой нетворческий процесс.) Вот и мы, как пианисты, должны ежедневно разминать, разогревать, готовить свое тело к танцу, повторяя одни и те же «гаммы». Причем с годами приходится заниматься классом все больше и больше, а после перерыва входить в форму все труднее и труднее…