Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге - Дмитрий Шерих
Шрифт:
Интервал:
Моисей Лазаревич Ронкин стал под конец жизни председателем Мурманского народного суда, в 1937 году осужден на 10 лет лагерей и завершил свою жизнь на Колыме.
Разные люди находили тогда конец в Лисьем Носу — не только враги советской власти, но и обыкновенные преступники, а также те, кто еще накануне советскую власть олицетворял. В октябре 1919 года, например, арестовали видного деятеля петроградской ЧК Семена Леонидовича Геллера: его уличили в хищении изымавшихся у буржуазии ценностей, связях со спекулянтами, прочих многочисленных прегрешениях. 10 января
1920 года Геллер и три его сообщника, включая еще одного сотрудника ЧК Бориса Борисовича Гольдингера, были приговорены к расстрелу.
Скорее всего, приведение приговора в исполнение не задержалось.
В секретной записке на имя руководителя города Григория Зиновьева губернская ЧК отчитывалась о расстрелах, произведенных в ноябре 1919 года по статьям неполитическим: «Расстреляно: за бандитизм — 22, за взяточничество — 4, за спекуляцию — 6, за прочие преступления по должности — 6, за дезертирство — 2, за разгул — 2, за подложный документ — 1».
В перекличку с этими данными — свидетельство Владислава Фелициановича Ходасевича в одной из его статей, опубликованной в парижской газете «Возрождение» в 1936 году: «Один агент уголовного розыска, лично расстреливавший налетчиков, мне рассказывал, что на допросах и во время казней налетчики и вообще уголовные, как общее правило, проявляют более внешнего мужества, нежели идейные борцы с большевиками. Этому нетрудно поверить, но в конечном счете убитые определяются тем, во имя чего они погибли, а не как погибли».
Двадцать первый: «В дни больших расстрелов». Таганцевское дело и гибель Николая Степановича Гумилева. Иван Иванович Бозе, красный палач. Где был расстрелян митрополит Вениамин?
В начале 1920 года политическая обстановка в стране поменялась, непосредственная угроза новой власти отступила — и 17 января 1920 года ВЦИК и Совнарком постановили «отменить применение высшей меры наказания (расстрела), как по приговорам Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и ее местных органов, так и по приговорам городских, губернских, а также и Верховного при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете трибуналов». (Впрочем, уже в мае губернским трибуналам вернули право казнить и миловать.)
Почему-то именно с этой датой — 17 января 1920 года — связана страшная страница в воспоминаниях художника Александра Мартыновича Арнштама, сидевшего тогда в Доме предварительного заключения на Шпалерной: «Помню одну незабываемую, кошмарную январскую ночь, когда «команда» тюремщиков и солдат «чистила» камеры со списками в руках, чтобы вызывать заключенных…
Открыли и нашу дверь, назвали имя молодого поляка, он упал на колени, чтобы помолиться Богу, но тюремщики схватили его за плечи, и он исчез со своим узлом.
Той ночью, кажется, 17 января 1920 года, взяли семьсот пятьдесят заключенных — крестьян, торговцев, профессоров, министров — и втиснули их в кузова грузовиков, крытых брезентом. Всех их вывезли в пригород, всех расстреляли в холодной ночи…»
Трудно оценить достоверность воспоминаний Арнштама, особенно с учетом того, что точного числа жертв он знать не мог никак. Теоретически еще можно представить себе ситуацию: прознали в петроградской ЧК про отмену смертного приговора и решили (пока город еще о том не прослышал) провести последнюю решающую чистку среди заключенных. Однако историк спецслужб Василий Бережков утверждает, опираясь на архивные документы, что за весь 1920 год в Петрограде расстреляли 622 человека и политических среди них было всего 18.
Говоря откровенно, данные Бережкова кажутся более близкими к истине, чем цифры Александра Арнштама.
А у нас впереди поистине страшный 1921 год: могло показаться невероятным число казненных на пике красного террора в 1918-м, однако три года спустя этот жуткий рекорд был побит. Причиной тому стал мартовский Кронштадтский мятеж, всерьез напугавший руководителей страны. Восставшие тогда требовали от власти очень многого: переизбрать Советы тайным голосованием, обеспечить свободу слова и печати, пересмотреть дела заключенных, «упразднить всякие политотделы, так как ни одна партия не может пользоваться привилегиями для пропаганды своих идей и получить от государства средства для этой цели».
Разумеется, удовлетворить такие требования большевики не могли. Фактически Кронштадт находился в руках восставших со 2 марта, окончательный разгром мятежников силами подтянутых к Петрограду полков произошел 18 марта.
Казни начались еще до взятия острова. Известно, например, что еще 8 или 9 марта (точная дата в документе не указана) революционный военный трибунал Петроградского военного округа приговорил к смерти связиста Дмитрия Герасимова — за то, что он, получив у себя в Сестрорецке телеграмму о восстании в Кронштадте, начальству о том не доложил, а вступил в телефонные переговоры с кронштадтским сослуживцем, причем на его вопросы о положении дел в Сестрорецке «сообщил о прибытии войск, точно указывая наименование частей».
Приговор: «Принимая во внимание, что Герасимов, член Российской Коммунистической партии, занимающий ответственный пост, в решительный момент борьбы с контрреволюцией не только не выполнил своего долга коммуниста и революционера, но изменил делу трудящихся и идеям партии, играя роль шпионажа в пользу белогвардейцев, Герасимова Дмитрия Ивановича, 26 лет, происходящего из граждан Петроградской губернии Лужского уезда Бельско-Сябежской волости деревни Звягино, члена РКП, подвергнуть высшей мере наказания — расстрелять».
На приведение приговора в исполнение было отведено 48 часов.
Дальше — больше: когда 14 марта в прибывших атаковать Кронштадт войсках началось брожение, его пресекли проверенным способом. В приказе Михаила Тухачевского, командовавшего собранными для штурма войсками, говорилось прямо: «Все провокаторы и шептуны жестоко поплатились за свою контрреволюционную деятельность». И вправду поплатились: в тот день, 14 марта, постановлениями реввоентрибунала был приговорен к расстрелу 41 красноармеец 237-го Минского полка; на следующий день та же участь ждала 33 солдат Невельского полка. Приговоры зачитывались «всем ротам и командирам» и приводились в исполнение немедленно.
А после взятия Кронштадта счет приговоренным к смерти пошел уже на сотни. Все находившиеся на острове матросы и красноармейцы был отданы под трибунал; 20 марта смертный приговор вынесли 167 морякам линкора «Петропавловск» и 13 с линкора «Севастополь»; 21 марта к списку приговоренных к высшей мере прибавились еще 32 моряка с «Петропавловска» и 39 с «Севастополя». Пункты обвинения выглядели подчас поразительно абсурдно: помощника командира «Севастополя» Георгия Андреевича Денвера, например, приговорили к смерти за то, что он, имея «полную возможность не принимать участия в мятеже», во время боевых действий «руководил принятием мер к прекращению пожара на корабле и восстановлению порванной связи».
Новые приговоры морякам также исполнялись немедленно «в силу создавшейся в Крепости Кронштадт боевой обстановки и для поддержания боевой способности воинских частей и судов и восстановления революционного порядка». Денвера и его 12 товарищей с линкора «Севастополь», приговоренных 20 марта, расстреляли в тот же день в 24 часа, о чем свидетельствует сохранившийся документ: «Мы, нижеподписавшиеся: члены Трибунала Немененко, комендант Михайлов, красноармейцы: Александров, Евсеев, Биризов, Львов, Роговешкова, Успенский, Иванов, Степанов, Емельянов, Остин и Захаров привели в исполнение приговор Выездной Сессии ОРВТ ПВО на Южучастке над осужденными к высшей мере наказания — РАССТРЕЛУ…»
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!