Письма, несущие смерть - Бентли Литтл

Как-то наша «компашка», как мы ее называли, разбрелась по рабочим местам, а мы задержались в кафетерии, пили пиво и перемывали приятелям косточки. Накануне ночью мне опять приснился цирковой шатер с распятым Христом, и на этот раз кошмар был более реальным, чем прежде. Все утро я только о нем и думал.

— Ты религиозен? — спросил я Стэна.

— Не знаю. Думаю, до некоторой степени. Или был. Меня воспитывали в иудейской вере, но потом я интересовался буддизмом, христианством, посещал общество самопознания Парамахансы Йогананды — в общем, пытался найти свою религию.

— Тронула ли тебя какая-нибудь из христианских религий? В глубине души ты во что-нибудь веришь?

— А в чем дело?

— Прошлой ночью мне приснился сон. Я видел тело Христа. Распятое. Гниющее. В цирковом шатре в пустыне. Я и раньше его видел. Это повторяющийся сон. Только в этот раз два старика по обе стороны от него писали письма. И… — Я покачал головой. — Не важно. Дело в том, что я сразу узнал Его. Я поверил, что Он сын Бога. И я знал, что Он мертв. Я чувствовал ужасную вонь Его тела. — Я глотнул пива. — Я чувствовал эту вонь, даже когда проснулся. Что, по-твоему, это значит?

— Я не знаю. А ты христианин?

— Нет, не совсем. По крайней мере, я так не думаю. Но… должен признать, меня это выбило из колеи.

— У меня тоже был похожий сон, — признался Стэн.

Белобородый старик за соседним столиком, явно подслушивавший наш разговор, придвинул свой стул поближе.

— Сократа привязали к каменной плите и отдали на растерзание зверям.

— Откуда вы знаете, что это был Сократ? — спросил Стэн.

Старик кивнул в мою сторону:

— А как он узнал Иисуса? Я просто знал. Кроме того, я специалист по древней истории. Был.

— И что все это значит? — не выдержал я.

— Они не писатели, — ответил старик.

Я молча уставился на него.

— Правда-правда. Их труды сохранились благодаря чужим письменным пересказам, но сами они не были писателями и уж точно не были Писателями Писем. Думаю, за это их и покарали.

Мы помолчали с минуту, обдумывая услышанное.

— В этом есть смысл, — согласился Стэн. — Отвратительно, но в этом есть смысл.

Действительно. Письмотворчество правило этим миром. Можно было бы выдвинуть разумные возражения, но мы купились, мы поверили.

Я задал вопрос, мучивший меня с той самой ночи, когда впервые увидел проклятый шатер:

— Бог есть?

Старик хрипло рассмеялся:

— Если есть, то лучше бы был Писателем Писем, иначе ему в конце концов зажмут яйца тисками.

А у нас есть талант, дар, проклятие — название не имеет значения, — и все мы оказались здесь, в этом изолированном мирке. Действительно ли мы защитники не умеющих писать письма… или их палачи? Мы призваны помогать или мешать? Чьи планы мы воплощаем в жизнь своими словами?

Я не знал ответа, и, честно говоря, меня это не очень волновало. Несмотря на все свои сомнения, я занимался любимым делом, занимался тем, ради чего родился. Может, некоторые из моих писем и причиняли людям вред, разрывали взаимоотношения, приносили несчастье — меня это не трогало. Ни раньше, ни теперь. Даже усталость и скука, наваливавшиеся иногда после однообразных, бесконечных дней и недель, перемежались столь обожаемыми мною радостью и волнением. Я вспоминал свое прошлое и понимал, что уже испытывал подобные приливы и отливы.

Я написал письмо женщине, чей сын погиб, выполняя миротворческую миссию, от имени его друга, служившего в том же взводе.

Уважаемая миссис Симмонз!

Я был рядом с Джошем, когда он погиб, и хочу, чтобы Вы знали: он умер ужасной, мучительной смертью. Он умер, проклиная Вас. Я не знаю, что Вам официально сообщило командование, но правда заключается в том, что Джош визжал, как поросенок; он мочился и испражнялся в штаны и кричал, что никогда не хотел идти в армию, что это Вы его заставили, что это Ваша вина. Вы забили ему голову патриотическим вздором. Перед тем как испустить дух, он выкрикнул: «Будь проклята моя мать! Будь проклята старая шлюха! Будь проклята мерзкая ведьма!» Умирая, он ненавидел Вас.

Я просто подумал, что Вы должны знать.

Джош хотел бы, чтобы Вы знали.

Я понимал, что старая миссис Симмонз, поверив в свою вину в гибели сына, будет мучиться до конца дней, проживет остаток жизни в эмоциональной агонии, но мне это нравилось. Я чувствовал такую же власть, как во времена давней борьбы с городским советом. Я понимал, что, несмотря на все самокопания и попытки самосовершенствования, я все так же порочен. Эпистолярное творчество проявляло во мне все самое худшее, а здесь мне не просто позволяли в полной мере потворствовать своим желаниям; подобный экстремизм поощрялся.

Мои письма были официальными и язвительными, грязными и гневными и полными страсти.

Вот что я творил.

Вот кем я был.

1

Рядом с нашим офисным зданием, на бывшем пустыре, вырос новый жилой огороженный комплекс, принадлежавший фирме. Мои друзья и коллеги бросали свое жилье и один за другим, воспользовавшись щедрым предложением нашего нанимателя, перебирались в бесплатные дома. В конце концов и я не устоял. Я не продал и не сдал свой дом, как многие другие, и, с помощью Стэна, Шеймуса и Фишера, перевез свои пожитки.

Новый дом был поменьше, но полон воздуха и света, с высокими потолками и современной кухней, отлично приспособленной для моих холостяцких кулинарных возможностей. Что касается кабинета, то создавалось впечатление, будто он спроектирован именно для меня, и я опять разнервничался.

С собой я взял только то имущество, относительно которого был уверен, что оно точно мое. Многие вещи Эрика я отправил ему через неделю после его и Викки отъезда, а кроватку, комод и еще кое-что из мебели, как и вещи Викки и все, что мы купили вместе и что могло быть ей дорого как воспоминания, я оставил дома, и сделал это намеренно, надеясь пообщаться с Викки. Я написал ей письмо, вернее, ее адвокатам, сообщив, что освободил дом. С завершением бракоразводного процесса дом, скорее всего, достанется ей, и я надеялся, что, узнав о том, что дом свободен, она вернется.

Именно поэтому я и переехал.

Я хотел, чтобы Викки вернулась в Калифорнию. Я хотел, чтобы она и Эрик жили поблизости.

Две следующие недели я звонил адвокатам каждый день, пытаясь выяснить, отозвалась ли Викки, сообщила ли о своих намерениях, собирается ли вернуться. Я убеждал себя в том, что ее возвращение — вопрос времени. Ее жизнь, ее друзья здесь, а родители наверняка ее уже достали. Однако никакой реакции я не дождался. Гробовое молчание. В конце концов Лу Стивенз, адвокат, улаживавший большинство моих проблем, велел мне прекратить звонки.