Часы, идущие назад - Татьяна Степанова

– Борис, пойдете с нами обедать? – самый нейтральный вопрос. – Или ужинать, за окном-то уже смеркается.

– Идемте, я вас до пиццерии провожу. Пройдусь, проветрюсь.

– А вы совсем ничего никогда не едите, да?

– Ем достаточно.

– Только рис и зеленый чай? Вы буддист?

– Мне нравится буддизм, дзен. Но я не буддист.

– А мы с Анфисой сто лет в Тибет и Непал собираемся. Поедете с нами, капитан?

Анфиса под столом больно наступила ей на ногу.

– Поеду. Если пригласите.

– Анфиса, слышишь? Он поедет. – Катя как ни в чем не бывало повернулась к подруге. Ее уже забавляла эта комедия положений. – Вам говорили, что у вас очень изменчивое лицо?

– Изменчивое?

– Ну, меняется все время, очень подвижное. Как у актера Майкла Фассбендера. Один человек – сто образов. Анфиса, а капитан на него похож.

– Да, – сказала Анфиса. – То есть… возможно. Кать, прекрати. Давай одевайся, пойдем поедим.

Катя встала, ища в этом новом пристанище свою куртку. Капитан Первоцветов открыл дверь. Голос Гущина – опять на кого-то разоряется – на местных экспертов, что ли, или оперов? Чем-то ему снова не угодили два с половиной оставшихся дееспособными в профессиональном плане сотрудника.

– Я тут навел кое-какие справки, – сказал капитан Первоцветов, обращаясь и к ним, и к подходящему к дежурной части Гущину. – Вы просили выяснить про врача из роддома Ульяну Антипову.

– Та, что интересовалась браслетом с фальшивыми камнями? – вспомнила Катя.

– Она известный в городе врач. Я разговаривал с сотрудницами нашей картотеки и канцелярии – многие сами получали от нее помощь при родах, у других дочери рожали, всегда хотели, чтобы она и ее бригада роды принимали. Славится она. Она дочь подруги Маргариты Добролюбовой. Я так понял, в восьмидесятых они вместе были сосланы сюда из Москвы на сто первый километр. Доктор Антипова, кажется, страшно стыдится, что ее мать когда-то… ну, слыла женщиной легкого поведения. Они тоже осели здесь, в Горьевске, как и Добролюбова. Сейчас Ульяна Антипова – респектабельная дама. И еще о ней говорят… Она любовница Андрея Казанского. Ее несколько раз видели в городе вместе с ним. И в отель «Бережки-Холл» они часто на выходные ездили, их видели там в ресторане, в зимнем саду.

– Любопытно, – заметил появившийся на пороге кабинета полковник Гущин, он все слышал. – А что про Казанского говорят?

– Ну, он действительно давний знакомый Марии Молотовой. Точнее, она знала его семью, его мать, ныне покойную. Еще во время своей ссылки. Та ее опекала здесь, в городе, помогала ей. Казанский тогда еще ребенком был. А наш свидетель Вакулин Александр, он, по городским слухам, – давний любовник Марии Молотовой. Опять же еще со времен ссылки. Он старше Казанского, тогда был еще зеленым юнцом. И по слухам, влюбился в красавицу-актрису, борца с режимом, насмерть. Не скажешь по нему, да? Вроде простой совсем мужик, грубоватый. Они и сейчас дружны. Там все уже давно перегорело, но Вакулин к Молотовой относится с большим уважением.

– Любопытно, – снова повторился Гущин. – Ну а что в соцсетях болтают про судью Репликантова?

– В соцсетях ничего. Он соцсетям неинтересен, Федор Матвеевич. Он уже стар для соцсетей. Это больше похоже на сарафанное радио. Мне в трех местах сегодня сказали про судью: он скоро в ящик сыграет. Ему, конечно, все желают здоровья и выздоровления, однако… То же самое подтверждают, что и бывшая начальница его судебной канцелярии: одной ногой в могиле судья. Якобы врачи от него уже отказались. Он раньше все по больницам лежал, еще когда работал, а сейчас больницы кончились. Были экстрасенсы. Говорят, даже куда-то в Сибирь он летал к какому-то шаману-целителю. Но сейчас и это все заброшено. Разуверился в шаманах. О нем в городе говорят: вот и денег полно у Окорока, свиноферма, счета в банке на имя дочери, а смерть на пороге. Что угодно, мол, отдашь, чтобы или выздороветь, или отсрочить. В любую чертовню поверишь, чтобы желание исполнить.

– В любую чертовню? – Гущин почесал нос. – Любопытно. Ладно. Кто тут обедать-ужинать собирался? Есть в этой дыре хоть какое-то место, где первое варят? Суп?

– За супом – это в «Горьевские дали», к Вакулину. Там просто и дорого: лапша по-домашнему и харчо, с бодуна после праздников им опохмеляются.

– Вы же пьете только зеленый чай, – съязвила Катя.

Первоцветов не отреагировал. Он смотрел на Анфису. Она встретилась с ним взглядом и порозовела от удовольствия.

Они все вчетвером вышли на улицу. Было совсем еще рано – начало шестого, но уже смеркалось. И в Горьевске зажглись фонари.

Они медленно брели по Горьевску. Катя наблюдала любопытное явление: вечерний час пик в провинциальном городке. Главная улица оживилась – народ после работы заходил в продуктовые магазины, в булочную. Покупали от безденежья всего понемногу, словно мыши, не делающие запасов. Из бесчисленных аптек (кроме них и магазинов «Цветы», особо ничем и не торговали) выползали пенсионеры. Заметно прибавилось машин на проезжей части. Они со свистом рассекали по городу.

Капитан Первоцветов вел их к «Горьевским далям» за вожделенным харчо для Гущина. Они свернули с главной улицы на Фабричную. А затем случилось вот что.

Этот звук.

Катя впоследствии много раз пыталась восстановить его в памяти и описать как можно точнее – не удар, не скрежет металла (это все раздалось после, через несколько секунд). А этот звук скорее напоминал какой-то утробный, глубинный механический стон. Будто старый ржавый корабль-призрак, севший на мель у побережья, гудел, как пустая бочка, под ударами волн.

А потом послышались глухой удар и звон битого стекла. Машина, стоявшая первой на светофоре узкой улицы, тронулась и сразу с визгом затормозила. А ей в багажник с размаху врезалась другая. Третья тоже ткнулась в них бампером.

Ее шофер гневно заорал. Но водитель первой машины выскочил из салона точно ошпаренный и застыл на месте, вперившись взглядом куда-то вперед. Водитель второй машины тоже выскочил наружу и тоже мгновенно впал в ступор.

Кто-то удивленно закричал позади Кати. Она увидела, как полный мужчина в болоньевой куртке и кепке, вышедший из супермаркета с сумками, уронил их на тротуар и кричал жене: «Смотри, смотри!» – и указывал куда-то в конец улицы.

А улица эта шла под уклон, и сквозь нее, словно сквозь горное ущелье, отлично были видны корпуса фабрики и башня с часами.

И с башней творилось нечто невероятное.

Снова этот звук – механический стон, гулкий, протяжный, скрипучий.

Мертвые стрелки на циферблате, остановившиеся бог знает когда, медленно… очень медленно стронулись с места. Поползли синхронно назад, дрожа и дергаясь, словно их тянула невидимая глазу сила.

И вдруг – словно с цепи что-то сорвалось.