Халтурщики - Том Рэкман

— Ладно, не обязательно эту штуку с комаром. Но хоть что-нибудь, хоть как-то же надо отомстить, нет?

— Я подозреваю, что месть в теории лучше, чем на практике. То есть, если ты заставишь кого-то страдать за то, что страдал сам, истинного удовольствия не получишь.

— Как ты заблуждаешься.

— В мести вообще смысл есть? Ну, то есть человек мстит, чтобы как-то уравновесить несправедливость? Но этого не добиться. Или просто чтобы почувствовать себя лучше? Мне, если я отомщу, лучше не станет.

— Значит, если тебе сделают какое-нибудь дерьмо, этого вообще уже не исправить? — Анника смотрит в сторону, стараясь казаться непринужденной.

— Думаю, да, — отвечает Мензис. — Я считаю, что дерьмо надо просто забывать. Но исправить что-либо в том смысле, в котором ты об этом говоришь, невозможно. Я так полагаю.

Она качает головой.

— Черт.

— Что?

— Не знаю, мне как-то не по себе. Ты не такой мстительный, как я. Ты бы должен злиться.

— На него?

— На меня. Понимаешь?

— Нет, это совсем не для меня, я не хочу, чтобы ты страдала.

— Тогда я буду еще больше страдать.

— Ну что я, по-твоему, должен делать?

— Чего ты злишься? Мы просто разговариваем.

— Я не злюсь. Я просто не знаю, чего ты от меня ждешь. — Мензис откашливается. — Ты не понимаешь, что без тебя мне будет хуже. Прости, это звучит чересчур сентиментально. Но, по правде говоря, даже если бы ты что пострашнее сделала, я не смог бы тебя отвергнуть. Не смог бы. Когда ты причиняешь мне боль, я лишь еще больше нуждаюсь в утешении. От тебя. Мне не следовало бы в этом признаваться, но…

— Все нормально.

Но это ненормально. Мензису лучше было бы замолчать. Чем больше он твердит о прощении, тем больше Анника отдаляется от него.

— Мне уже сорок один год, — говорит он, — я живу в стране, на языке которой не говорю, без тебя я тут совсем чужой, коллеги считают меня каким-то прохвостом.

— Не считают.

— Считают. Послушай, я мальчик на побегушках у Кэтлин. Она скажет, и я бегу. И другого выбора у меня нет. Что, рано или поздно я изобрету что-нибудь грандиозное и смогу бросить журналистику? Этого не произойдет.

— Может произойти.

— Не может. У меня не может быть другой жизни. Без тебя я… ну, ты меня видела, Анника. Я рассказывал, как жил до тебя. Так что я несколько беспокоюсь. То есть я в общем-то в ужасе.

— Чего ты так боишься?

— До тебя я лет десять прожил один.

— Я знаю. Знаю. Но… — На некоторое время она замолкает. — Нельзя жить с человеком только потому, что боишься одиночества.

— Да? А разве это не самая достойная причина быть с кем-то? Я ради этого готов мириться с чем угодно. Ну, то есть смотри, меня никогда так не унижали. Ты знала, что он разослал это письмо всей редакции?

У Анники кровь стынет в жилах.

— Что?

— Я серьезно.

Она закрывает рот рукой.

— Ты не говорил.

— И к нему была прикреплена фотография. Твоя. На нашей кровати.

Она бледнеет.

— Я не шучу, — добавляет он. — Все это видели.

Она закрывает глаза и качает головой.

— Черт, чтобы мне сдохнуть.

— Ничего страшного, — говорит Мензис, — ничего страшного. Слушай, я к тому, что все это, с начала и до конца… от всего этого мне просто дурно, или… или, потому что я не знаю. Прости, что-то на меня накатило. Можешь надо мной смеяться. Но вот так я себя чувствую. Но не важно. Все нормально. — Он дотрагивается до щеки Анники. — Спасибо, — говорит он, — за то, что приехала со мной в Италию. — Он целует ее. — Ты пришла сюда, вниз, чтобы попрощаться со мной?

Она молчит.

— Ты можешь уйти, — говорит он.

— Я, — отвечает она, — мне так паршиво из-за того, что я тебя унизила. — Анника еле выдавливает слова, но заставляет себя повторить. — Так паршиво. Лучше бы ты мне что-нибудь сделал. Лучше бы ты был такой же злой, как и я.

— Ты о чем?

— Получается, что я могу делать с тобой что угодно? Ты готов мириться со всем?

— У меня нет выбора.

— А я тут вообще хоть какую-то роль играю? — У Анники дрожит голос; она теряет самообладание. — Ну, разозлись на меня, пожалуйста. Чтобы я почувствовала, что важна для тебя, а не просто некая случайная девушка, которая живет тут только для того, чтобы ты не чувствовал себя одиноким за границей. — Говорит она с трудом. — Я не хочу, если это вообще возможно, чтобы ты думал, будто я это сделала с целью унизить тебя. Я просто эгоистка. Я поступила глупо, я была дурой, мне стало, не знаю, скучно, и я повела себя эгоистично. Все это не имело для меня никакого значения. Мне бы хотелось по возможности убедить тебя в этом, понимаешь.

Анника немного успокаивается. Но она кажется какой-то отстраненной.

— Зачем ты спустилась? — интересуется Мензис. — Раньше ты сюда не приходила.

— Я тебе кое-что принесла. — Анника протягивает ему конверт.

Мензис достает письмо из конверта и читает.

— Ого, — удивленно говорит он, — ты подала заявку на патент. На мое имя. — Мензис поднимает взгляд на нее. — А они отказали. — Он смеется.

— Но тут объяснено почему. Ты, наверное, мог бы чуть доработать.

Мензис читает письмо целиком. Она, должно быть, не поняла, что его недоразвитые научные проекты слишком просты, чтобы получить на них патент. Он не решается поднять глаз от письма. Если он увидит, что Анника ушла, он просто не сможет выйти из подвала. То есть это, разумеется, неправда, он выйдет, поднимется в дом, пойдет завтра на работу и на следующий день сдаст очередной номер газеты. От мыслей об этом становится только хуже.

Он должен удержать ее. Он должен объясниться с ней. Но что он хочет ей объяснить? Что он пытался донести до нее все это время? Его подмывает Проститься, но это тоже неправильно. Еще одно извинение, и всему конец. Анника ждет от него каких-то действий.

— Ладно, — говорит он.

— Что ладно?

— Спасибо, но с чего ты взяла, что я хочу получить патент?

— Ты разве не хотел? Я думала, что хотел.

— А как это вообще к тебе попало? Ты что, в бумагах тут рылась? Я этот проект даже еще не закончил.

— Я не понимаю, в чем проблема.

— В том, что ты влезла куда не надо. Это не твое дело.

— Да ладно. Ты чересчур драматизируешь.

— Я-то в твое дерьмо не лезу.

Анника замолкает — Мензис раньше никогда не ругался.