Хроники мертвых - Глен Купер

Еще Иосиф хотел построить маленькую келью, святая святых, где Октавий мог бы работать без помех. Особое место, где тот записывал бы имена, которые лились из его головы будто эль из бочки.

В скриптории всегда было темно и прохладно — идеальные условия для хранения пергамента и чернил. Мальчику тут тоже нравилось; он не любил играть на солнце или гулять по лугам. Ему отгородили угол у стены. Там, заперев дверь на щеколду, Октавий жил в постоянной темноте, лишь слегка разбавленной светом свечи. Его единственным занятием было сидеть на табурете, склонившись над столом, снова и снова макать перо в чернильницу и писать на пергаменте до полного изнеможения.

Из-за одержимости письмом Октавий почти не спал. Забывшись на несколько часов, он просыпался полностью обновленным. Как бы рано Паулин ни приходил в скрипторий, мальчик всегда работал. Молодая сестра или послушница приносила Октавию еду, не заглядывая — это строго запрещалось — в рукопись, выливала ночной горшок и зажигала новые сальные свечи. Паулин собирал драгоценные исписанные листы, а когда накапливалось нужное количество, сшивал их в тяжелые толстые книги и переплетал в кожу.

Вскоре Октавий превратился из мальчика в юношу. Тело вытянулось словно тесто, когда пекарь раскатывает его колбаской. Руки и ноги так и остались тонкими, а кожа — бесцветной; бледно-розовые губы еле-еле выделялись на ее фоне. Если бы Паулин не видел красных капель от порезов пергаментом, он бы подумал, что в жилах Октавия вообще нет крови.

По мере взросления лица мальчиков обычно грубеют, но подбородок Октавия не стал квадратным, нос не расширился. Он сохранил детские черты. Однако никто не удивлялся — все давно свыклись с его странностями. Прекрасные волосы по-прежнему были ярко-рыжими. Каждый месяц Паулин уговаривал цирюльника подстричь локоны мальчика, пока тот пишет, а еще лучше — пока спит. По полу рассыпались морковного цвета кудри, которые потом подметали послушницы — молоденькие девушки. С них брали страшную клятву держать язык за зубами и только после этого поручали приносить писцу еду и убирать его горшок. Девушки молча восхищались словно окаменевшей красотой Октавия и его сосредоточенностью. Только одна озорница — пятнадцатилетняя Мария — все время, хоть и безуспешно, пыталась привлечь его взгляд: то уронит бокал, то громко стукнет тарелкой. Но ничто не отвлекало Октавия от работы. Имена вылетали из-под его пера на бумагу. Сотни, тысячи, десятки тысяч…

Паулин с Иосифом часто стояли над Октавием, погрузившись в тяжкие раздумья и слушая быстрый скрежет пера. Буквы были по большей части из римского алфавита, хотя встречались и другие. Паулин узнал арабский, арамейский, древнееврейский. Многие символы оставались загадкой, их Паулин не мог расшифровать. Мальчик писал с невероятной скоростью, но на его лице не отражалось ни напряжения, ни торопливости. Когда перо стачивалось, Паулин приносил другое, чтобы буквы были четкими и аккуратными. Закончив страницу, Октавий начинал заполнять обратную сторону, следуя врожденному чувству бережливости, и лишь потом брался за чистый пергамент. Паулин, последнее время постоянно мучившийся артритом и коликами, тщательно изучал все записи, боясь наткнуться на знакомое имя — Паулин с острова Вектис, например.

Иногда Иосиф с Паулином разговаривали о том, что было бы интересно узнать мнение Октавия о своей работе. Если бы он мог объяснить… Но с таким же успехом можно было допытываться у коровы, в чем смысл ее существования. Октавий никогда не смотрел им в глаза, никогда не отвечал на вопросы, никогда не выражал чувств, никогда не говорил. Многие годы стареющие монахи спорили по поводу роли Октавия в библейском контексте. Бог — всеведущий и вечный — знает прошлое, настоящее и будущее. В этом они полностью соглашались друг с другом. Все события в мире предопределены Богом. Вероятно, Творец сделал чудесным образом рожденного Октавия своим живым пером, чтобы записать его рукой будущее.

У Паулина хранились все тринадцать книг «Исповеди» святого Августина. Монахи Вектисского монастыря особо их чтили, ведь Августин был для них путеводной звездой, вторым по значению святым после святого Бенедикта. Иосиф с Паулином тщательно перечитывали священные тома — и не по разу. Им слышалось, будто святой Августин шепчет: «Бог решает судьбу каждого человека. Жизнь человека протекает так, как определил Бог».

Разве Октавий не живое тому доказательство?

Вначале Иосиф складывал книги в кожаных переплетах на полку в келье Октавия. Когда мальчику исполнилось восемь, пришлось соорудить вторую полку. Взрослея, он стал писать все быстрее и быстрее; в последнее время получалось десять толстенных книг в год. Вскоре общее количество превысило семьдесят томов. Книги буквально вываливались из клетушки Октавия. Иосиф решил, что пора выделить для библиотеки отдельное место.

Аббат велел рабочим временно приостановить строительство на территории монастыря и бросить все силы на расширение подвала скриптория напротив кельи Октавия. Писцы трудились в главном зале, ворча по поводу бесконечных ударов кирками. Одному лишь Октавию шум не мешал.

В скором времени строительство завершилось. Разрастающаяся коллекция теперь располагалась в отдельной библиотеке — сухом прохладном хранилище из камня. Кладкой лично руководил Уберт. Он знал, что за запертой дверью живет Октавий, но даже не пытался взглянуть на сына. Теперь мальчик принадлежал Богу, а не ему.

Иосиф создал вокруг Октавия ореол таинственности. Только Паулину и Магдалине было известно, чем на самом деле занят воспитанник. Естественно, в монастыре ходили слухи о таинственных текстах и священных ритуалах, с которыми связан юноша. Многие братья и сестры видели Октавия только маленьким мальчиком, но все любили и уважали Иосифа. Никто не сомневался в добродетельности и правильности его поступков. Жители Вектиса не понимали многого, что происходило в окружающем мире, они просто верили, что Бог и Иосиф позаботятся об их безопасности и покажут дорогу к святости.

Седьмого июля Октавию исполнилось восемнадцать.

Он справил нужду в углу комнаты и тут же, сев за стол, обмакнул перо в чернила. Келья еще не освободилась от оков ночи. В тяжелых подсвечниках горели свечи — их не гасили, даже когда юноша спал. Октавий принялся за работу точно с того места, где остановился вчера.

Новое имя. Mors. Следующее. Natus. Снова имя. И еще, и еще…

Рано утром в дверь постучалась послушница Мария и, не дожидаясь ответа — его ведь все равно не услышишь, — вошла в келью. Она была местной, родом с южной части Вектиса, откуда открывается вид на берега Нормандии. Ее отец — фермер — не мог прокормить всех своих детей, поэтому отдал Марию Богу, рассудив, что это лучше, чем стать бедной молотильщицей зерна. Девушка жила в монастыре четвертое лето. Сестра Магдалина считала ее способной, но уж чересчур веселой. Мария быстро запоминала молитвы, часто смеялась и придумывала всякие забавные игры с другими послушницами: то сандалии спрячет, то желудей в кровать насыплет. Магдалина все ждала, когда девчушка угомонится, а пока сомневалась, стоит ли постригать ее в монахини.

Мария принесла завтрак — черный хлеб и кусочек копченой свиной грудинки. Многие девушки побаивались Октавия и никогда не разговаривали с ним, и лишь Мария болтала без умолку, словно с самым обыкновенным парнем. Как всегда, Мария вертелась перед его столом, чтобы он хоть на секунду взглянул на нее. Длинные каштановые волосы выбивались из-под косынки. Скоро, когда она станет сестрой, их остригут… Конечно, Мария мечтала об этом, но с другой стороны — жаль ведь!