Рерик - сокол русов - Виталий Гладкий

Когда наступил вечер, в какой-то момент ему показалось, что он вернулся на много лет назад, к цыганскому шатру. В пламени костра вдруг появилось лицо приемной матери, и из глаз Моше бен Сахла, беспринципного кордовского лазутчика, готового совершить любое злодеяние, если того потребует Иегуда ибн Абитур, полились слезы. Одна из молодок заботливо промокнула влажные глаза Моше подолом и увела его в заросли орешника – чтобы утешить.

Ахмад Синджибу был непреклонен. Он стоял, как скала. Никакие доводы и уговоры не могли сломить его упрямство. Возможно, причиной тому было огромное облегчение, которое он испытал, когда узнал, что на честь его дочери никто не покушался. Это значило, что Гюзель по-прежнему очень ценный товар и какой-то безродный рус ей не пара. В женихах его дочери ходили сыновья самых знатных хазар, которые предлагали за нее баснословный выкуп.

А что может предложить рус? Ах, он знатный воин! Да таких «знатных» среди гвардейцев-ларисиев кагана пруд пруди!

– Вы должны вернуть мне дочь! – горячился Ахмад Синджибу. – Меня оскорбили в лучших моих чувствах! И потом, погибли мои воины!

– За воинов мы заплатим виру[101], – спокойно отвечал Руяр. – В накладе не останешься. А что касается Рерика, то он имеет полное право сделать твою дочь даже не женой, а наложницей. Так поступил бы любой из твоих воинов, так может поступить и он. Рерик в своем праве, и никто ему не указ. Даже я. Ты этого хочешь?

– Нет! Дийя[102] меня не устраивает! Но если случится такое бесчестье в отношении моей дочери, то между Хазарией и Русией будет война! Дочь тархана – это не какая-нибудь простолюдинка. При дворе кагана много моих друзей, и они не дадут меня в обиду.

– Ну, войны мы не боимся… – Руяр посуровел; он понимал, что тархан говорит правду.

Хазары в последнее время настойчиво пробовали на зуб рубежи русов; они постоянно искали удобный повод для большой войны. А все потому, что их не устраивал размер дани, которую платили жители Русии. По правде говоря, она и впрямь была мизерной. Но русы всегда были готовы подсобить хазарам в их войнах с арабами. А кровь стоит дороже презренного металла. Обучение воинов Русии стоит недешево и длится долго. И гибель каждого мужа на чужой войне – это серьезная, невосполнимая утрата.

– Но есть отличный способ разрешить наши противоречия, ко всеобщему удовольствию, – решительно сказал Руяр.

– Это какой же? – с подозрением спросил тархан.

– Рерику и твоему воину, готовому вступиться за честь Гюзели, придется сразиться в «поле»[103]. Чей меч окажется острее, на стороне того и правда. Надеюсь, среди твоих тюрок найдется достойный витязь?

В голосе хакана явственно прозвучала насмешка; уж он-то знал, как искусно владеет полянин мечом. У любого, кто осмелится бросить ему вызов, шанс остаться в живых совсем ничтожный.

Ахмад Синджибу истолковал едва уловимую издевку в словах Руяра по-своему; он знал, что такое «поле» – многолетнее общение с русами не прошло даром. «Что себе позволяет этот рус?! – мысленно взвился тархан. – Он издевается надо мной! Или хакан думает, что мои люди – трусы и среди них нет багатура?![104] Азамат любого сотрет в порошок!»

– Если мой воин победит, ты отпустишь нас с миром? – стараясь держаться спокойно, спросил тархан.

– Будем считать, что я не слышал твоего вопроса! – резко ответил Руяр. – Судьи в «поле» – боги. А они не прощают лжи и двуличия.

– Я удовлетворен… – Ахмад Синджибу встал и поклонился хакану. – Мои люди устали с дороги, поэтому поединок состоится завтра. Ты не возражаешь?

– Ни в коем случае! Твоих воинов напоят, накормят и спать уложат. А тебя я приглашаю вечером на пир.

– Благодарю тебя, хакан… – Тархан снова поклонился. – Могу ли я побеседовать с дочерью?

– Конечно. Говори, сколько твоя душа желает…

Тархан ушел. Руяр немного посидел в задумчивости, а потом приказал позвать Рерика. Тот не задержался. Узнав, что в Русию прибыл его будущий тесть, он места себе не находил. Что, если Руяр отдаст ему Гюзель ради мира с хазарами? О-о, нет! Рериком постепенно овладевало безумие…

Когда он встал перед хаканом, тот невольно вздрогнул – вид Рерика был страшен. Его лицо было сумрачным, глаза метали молнии, на скулах вздулись желваки, а рука судорожно сжимала рукоять меча. Юноша готов был умереть, сразиться хоть со всеми гридями хакана, но не допустить, чтобы девушку увезли в Саркел. Это Руяр понял сразу. И еще больше утвердился в своем мнении, что для его замыслов юный полянин представляет главную опасность.

Но виду не подал, что сильно озабочен.

– Тархан не хочет видеть тебя своим родственником… – Руяр испытующе глядел на Рерика.

Тот промолчал. Но в глазах юноши появился диковатый блеск – словно у волка, попавшего в западню.

– И он в своем праве, – рассудительно продолжил хакан. – Тем не менее я не могу не учитывать наши законы. Воинская добыча руса – не предмет для торга. Забрать ее силой еще ни у кого не получалось, а отдать ее можно только по доброй воле. Но ты, конечно же, на это не согласишься…

– Никогда!

– Я так и сказал тархану. Тогда он потребовал судебного поединка, – покривил душой хакан. – Но если ты возражаешь…

– Нет! – Ответ был еще более категоричен. – Я готов!

«Кто бы сомневался…» – мысленно рассмеялся Руяр.

И тут где-то в глубине сознания хакана вдруг мелькнула мысль: «Хорошо бы воин Ахмада Синджибу оказался посильнее полянина… Это многое может изменить».

– Что ж, тогда пусть вас рассудят боги. Завтра, ближе к полудню, готовься выйти в «поле».

– Да хоть сейчас! – горячо воскликнул Рерик.

– Не сомневаюсь. Но тархан попросил подождать до завтра. Гостя нужно уважить.