Кельнская королевская хроника - Автор Неизвестен

которому мы совершили такое большое благодеяние, отвратил от нас свой взор. Если бы он нам поклялся во всем, что он нам вероломно и лживо обещал вместе со своим отцом, патриархом и множеством дворян, то он стал бы виновен в злостном клятвопреступлении. Поэтому, в конце концов, мы перестали оказывать ему помощь, а он сразу же задумал безуспешно сразиться с нами и попытался сжечь флот, на котором он сам же и прибыл и с помощью которого был возведен на трон. Однако Бог уберег нас, помешав его жестокому плану. Окружение императора было чрезвычайно слабо и вследствие этого его людей убивали, а также устраивали пожары и грабежи. В то время, как за стенами города предстояло сражение, дома его терзал страх, что греки захотят возвести на трон другого императора, пользуясь случаем, что он больше не сможет опереться на нашу помощь. Так как он все еще надеялся на нас, то послал к нашему войску одного своего преданного последователя именем Мурцуфль[734], единокровного с ним родственника, на которого из-за его благодетельных качеств он полагался больше, чем на всех остальных. Посланный при всех пообещал нам от лица императора под его собственной клятвой, отдав в залог Влахернский дворец, исполнить все данные обещания. Для получения в залог дворца к Алексею отправился знатный маркграф. Тот вел дело с маркграфом, и несмотря на то, что уже передал нам заложников, не преминул совершить свое обычное коварство. Следующей ночью, Мурцуфль, вероломно, как по отношению к своему господину, так и к нам, разгласил грекам тайные переговоры о передаче нам дворца, и объяснил, что из-за этого они навсегда лишатся свободы, и обязательно разорятся, если Алексей не будет низложен. В благодарность за это предательство его сделали третьим императором. Он безбожно схватил своего спящего, ничего не подозревающего господина и запер его в ужасную темницу. Третий, некий Николай[735], который незадолго до того в церкви святой Софии принял императорскую повязку, в результате предательства был выдан ему теми же греками, которые его избрали. Мурцуфль его тоже бросил в тюрьму. Когда вскоре после этого умер Тирсах, который, по слухам, перед всеми отвратил от нас помыслы своего сына, а духовенство и греческий народ стали открыто призывать немедленно сжить нас со света, стало ясно, что греки жаждали только нашей крови, и вот этот названный[736] предатель снова затевает битву с нами. Греки собирают в городе военные машины и строят оборонительные сооружения в таком количестве, которого никогда прежде не видели. Невероятной ширины стена, сооруженная около старой из небольших камней и известкового раствора, обладала высокой прочности и была возведена на порядочную высоту. Она имела довольно значительные башни, удаленные друг от друга приблизительно на пятьдесят футов или около того. Между теми двумя башнями, которые направлены прямо в сторону моря[737], откуда ожидали нашего нападения, на стене соорудили еще и деревянную башню в три или четыре этажа, где заняли позицию огромное количество воинов, и кроме того, везде между двумя башнями установили большие или малые метательные орудия. На сами башни еще надстроили более высокие деревянные возвышения в шесть этажей и с последнего этажа в нашу сторону выставили лестницы. По обеим сторонам их были опоры так, что концы лестниц опускались чуть ниже того расстояния, с которого их можно было достать с земли полетом стрелы. И, наконец, вокруг стены возникла еще одна более низкая стена и двойной ров, чтобы нельзя было вплотную поставить осадные сооружения, под которыми могли бы спрятаться подкопщики. Тем временем коварный император атаковал нас на земле и на воде, однако же Господь всегда оберегает нас и их попытки были сорваны. Когда вопреки нашему распоряжению, около тысячи наших вооруженных людей оторвались от своих, чтобы захватить провиант, их встретил император с сильным численным перевесом. Однако при первом столкновении он был полностью разбит, при этом с его стороны было очень много убитых и взятых в плен без потерь среди наших, а он сам, позорным бегством спасая свою жизнь, выбросил щит, побросал оружие и оставил нашим воинам императорское знамя и почитаемый образ Божьей Матери, который он велел нести впереди. Наши, как победители, сразу же подарили этот образ ордену Цистерцианцев. Затем он снова попытался навредить нашему флоту огнем: глубокой ночью при сильном южном ветре он направил в сторону наших кораблей шестнадцать горящих судов с высоко поставленными парусами, привязанными к носовой части, но с божьей помощью и при большом напряжении мы были избавлены от потерь. Наши вбили в горящие суда петли с приделанными к ним цепями и на веслах вывели суда в море. И теперь, мы были избавлены Господом от угрожающей нам смертельной опасности. Мы вызвали противника на сухопутную битву и, перейдя мост через реку, отделяющую наш лагерь от греков, построились стройными шеренгами перед воротами королевского города и императорского дворца, называемого Влахернским, готовые, во имя Господа израильского воинства с исцеляющим крестом во главе, предложить грекам сразиться, и если они с этим согласны — приблизиться. Но как только один дворянин вышел для рыцарского поединка, его убили наши пехотинцы. Возвращаясь в лагерь, на земле и на воде мы еще не раз вызывали их на битву, но по милости Господней мы всегда оставались с триумфом победителя. Вероломный захватчик трона отправляет к нам для видимости посланников с предложением о мире, просит и добивается переговоров с венецианским дожем. Однако благородный дож возразил ему, что с тем, кто невзирая на святость присяги и преданности заключил в цепи своего господина и отнял у него власть, нельзя заключить надежный мир. Затем с благими намерениями дож посоветовал ему снова посадить своего господина на трон и смиренно просить прощения, только в этом случае он пообещал ему наше заступничество, а к его господину, как только он того пожелает, мы проявили бы сострадание и, если он опять образумится, спишем на его молодость и заблуждения то, что он так много совершил дурного в отношении нас. Тогда тот произнес только пустые слова, так как по существу он вообще ничего не мог на это ответить. От повиновения римскому Папе и поддержки святой Земли, клятвенно обещанных Алексеем и подтвержденных императорской грамотой, он наотрез отказался, сказав, что он готов скорее расстаться с жизнью и увидеть Грецию разрушенной, чем восточная церковь подчинится латинским священникам. Следующей ночью он тайно задушил в тюрьме своего господина, с которым еще днем делил трапезу. Затем с неслыханной жестокостью он разбил бывшей у