Первый крестовый поход. Зов с Востока - Питер Франкопан

Раймунд Тулузский не хотел встречаться с императором в одиночку: граф понимал, что въезд в Константинополь без солдат ослабит его позиции на переговорах{546}. Его подозрения были вполне обоснованны, потому что у Алексея I действительно был тайный мотив встречаться с руководителями крестоносцев поодиночке: они должны были подтвердить свою покорность императору.

Алексей I был гостеприимным хозяином: предводителям крестоносцев он устроил роскошный прием. Летом 1097 года Стефан де Блуа в письме своей супруге Аделе, дочери Вильгельма Завоевателя, восторженно рассказывал об отношении к нему в столице империи. «Алексей I осыпал дарами всех графов и герцогов, – писал он, – и лично позаботился о том, чтобы западных рыцарей хорошо снабжали всем необходимым». «Мне кажется, что в наше время ни один принц не обладает характером, отличающимся такой цельностью. Ваш отец, любовь моя, сделал много великолепных подарков, но он почти ничто по сравнению с этим человеком. То, что я написал о нем несколько слов, чтобы вы составили себе представление о том, какой это человек, доставило мне удовольствие»{547}.

Письмо Стефана дает нам возможность оценить уровень внимания, которое уделял ему Алексей I. Император принимал его во дворце десять дней, вручил ему множество подарков и попросил прислать в Константинополь его сына, чтобы выразить ему почтение в «величественной и изысканной манере». В итоге Стефан стал считать императора не только прекрасным человеком и щедрым благодетелем, но и смотрел на него «как на отца»{548}.

Письмо Стефана предшествует произошедшему в будущем кризису в отношениях между императором и крестоносцами. Но в более поздних письмах также сообщается о щедрости Алексея I. По словам Фульхерия Шартрского, который участвовал в Первом крестовом походе, император раздавал большое количество монет, а также очень ценные одеяния из шелка{549}. Другой очевидец, насмехаясь над щедростью и доверчивостью Алексея I, указывает, что европейцев поощряли просить все, что они пожелают, включая золото, серебро, драгоценные камни и мантии{550}. Даже если согласие императора удовлетворить любую просьбу – преувеличение, эти слова многое говорят о его огромном желании заручиться личной поддержкой предводителей похода. Его щедрость казалась просто безграничной.

Источники также согласны с тем, что наиболее влиятельные лидеры крестоносцев лично встречались с Алексеем I. Такой подход радикально отличался от обычного поведения басилевсов. Видных иностранцев, посещавших Константинополь, как правило, держали на почтительном расстоянии от императора. Княгиню Ольгу, главу правящей династии в Киеве, прибывшую в столицу в середине X века, пригласили только откушать десерт с Константином Багрянородным{551}, а посол германского императора, посетивший Константинополь примерно в это же время, дожидался несколько дней, пока глава государства согласился его принять{552}.

В X веке аудиенция у византийского императора была очень пышной, продуманной до мелочей процедурой. Как вспоминал Лиутпранд из Кремоны, «перед троном императора стояло дерево из позолоченной бронзы, на ветвях которого, сделанных также из позолоченной бронзы, сидели птицы разных размеров, которые пели так же, как их оригиналы в природе … Громадные львы (хотя было непонятно, из чего они были изготовлены – из дерева или латуни, но они, определенно, были покрыты золотом), казалось, охраняют [императора], и когда они били хвостами о землю, то рычали, открыв пасти и высунув дрожащие языки. Два евнуха, на плечи которых я опирался, привели меня к этому месту в покоях императора». В этот момент механическое устройство подняло трон к потолку, на высоту вне досягаемости иностранного гостя{553}.

Общаясь с крестоносцами, Алексей I предпочел стиль, от которого его предшественники пришли бы в ужас. Император прибег к неформальному общению, рассчитывая привлечь симпатии европейцев. Некоторые даже пришли к выводу, что Алексей I зашел слишком далеко: во время одного из приемов слишком уверенный в себе рыцарь уселся на императорский трон, который пустовал, потому что его хозяин находился в самой гуще гостей. Его одернул другой рыцарь, но наглец продолжал вполголоса поносить императора. Он якобы сказал: «Что за деревенщина!» Когда эти слова перевели Алексею I, тот отреагировал спокойно, просто предупредив рыцарей о серьезной опасности, которая исходит от турок{554}.

Самый лучший пример отношений Алексея I с командирами крестоносцев и того, насколько далеко он зашел, чтобы заручиться их поддержкой, – это его общение с Боэмундом. Норманн отличался мощной харизмой, и крестоносцы были безгранично преданы ему. Очень привлекательный внешне, Боэмунд был гладко выбрит – это было необычно для мира, где воины в подавляющем большинстве носили бороды{555}. По словам Анны Комнины, «не было подобного Боэмунду варвара или эллина во всей ромейской земле – вид его вызывал восхищение, а слухи о нем – ужас. В этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного: его смех был для других рычанием зверя». Ему суждено было стать заклятым врагом Византии и лично императора.

Алексей и Боэмунд сражались в начале 1080-х и знали сильные и слабые стороны друг друга. Скача в Константинополь, Боэмунд не знал, чего ждать, и, когда его проводили прямо в императорские покои, он и Алексей I сразу заговорили о прошлом. «Тогда я на самом деле был вашим врагом и соперником, – якобы сказал Боэмунд, – но сейчас я пришел сюда по своей воле как друг вашего величества». Во время первой встречи Алексей I не стал углубляться в обсуждение щекотливых тем. «Сейчас ты устал с дороги, пойди и отдохни. Вскоре мы поговорим обо всем, о чем хотим»{556}.

Для приема бывшего врага императора были приняты особые меры. «От императора Боэмунд отправился в Космидий, где ему было приготовлено жилье; для него был накрыт богатый стол со всякими мясными блюдами и закусками. Затем повара принесли сырое мясо животных и птиц и сказали: "Мы приготовили эти блюда, как видишь, по нашим обычаям, но если они тебе не нравятся, то вот сырое мясо – его приготовят так, как ты захочешь"»{557}. Алексей I не ошибся, предположив, что Боэмунд проявит подозрительность: норманн не притронулся к еде, хотя настоял, чтобы члены его свиты угощались. Когда на следующий день его спросили, почему он ничего не ел, он ответил без экивоков: «Я, помня о своих войнах с Алексеем и о прежней битве, побоялся: не решил ли он умертвить меня, подмешав к еде смертельный яд»{558}.