Райгород - Александр Гулько

салями, голландскую ветчину в банках, консервированные алжирские ананасы. Все эти страшно дефицитные и довольно недешевые деликатесы Гройсман по блату покупал в магазине «Коопторг». Но главное угощение – невероятное количество вкусной и разнообразной домашней еды – Рива готовила сама.

Еды было так много, что на столе ее размещали в два, а то и три этажа, то есть блюда и тарелки с едой ставили на стыки других блюд и тарелок. О столовом этикете никто не беспокоился. Так как не хватало посуды для сервировки, салаты доносили в эмалированных мисках. Холодец подавали в судках. Фаршированную рыбу – в противнях. Бульон и компот приносили в тех же кастрюлях, в которых они готовились. Разливали их иногда одним половником. Коньяк пили из винных бокалов, наливки и сладкое домашнее вино – из водочных стопок, компот – из чайных чашек. Кстати, чай почти никогда не пили. Во-первых, уже ни у кого не было сил, а во-вторых, «зачем пить горячую воду, – как однажды сказал Гройсман, – когда есть холодный компот?».

Обычно хозяйки переживают, что еды не хватит. Но Рива беспокоилась по другому поводу: успеют ли гости съесть все, что она приготовила. Так как блюда менялись часто, гости действительно не успевали. Не то что съесть, даже попробовать. Накладывали часто и помногу. При таком темпе подачи и изобилии блюд селедка в тарелках соседствовала с оливье. Голубцы клали в недоеденный паштет, возвышающийся оплывающим островом в луже салатной заправки. Тарелки с недоеденной едой быстро уносили, взамен ставили только что помытые, еще влажные. Собирая приборы, хозяева просили гостей вилки не отдавать. О ножах речь не заходила, ибо они не предполагались вовсе.

Детей сажали в хозяйской спальне за отдельный «детский» стол. На бегу заглядывая в импровизированную «детскую», Рива говорила:

– Марик, не пускай в тарелке кораблики! Нюма, Гарик, не надо драться!

– Он первый начал! – жаловался кто-то из них.

– Какая разница, кто начал! Всем хватит, бабушка наготовила! Кстати, Лина, достань косички с бульона! Думаешь, они так скорее вырастут?

Дети уныло возили ложками в тарелках с остывшим бульоном и вяло жевали пирожки. Интересовались, когда подадут сладкое. Просили дать им торт, компот и свободу.

Но им несли шейку, курицу и жаркое. При этом бабушка Рива традиционно спрашивала:

– С картошечкой или лапшичкой?

Не в силах вынести пытку едой, дети начинали любимую игру – в партизан. Покидая спальню, крадучись, пробирались в столовую. Под столом по-пластунски ползли в сторону коридора. Выбравшись из-под стола, бросались в раскрытую дверь, как на амбразуру. Если по пути встречались взрослые, дети отстреливались вишневыми косточками. Вырвавшись на улицу, победным криком приветствовали свободу и быстро исчезали в соседних переулках.

– Разбойники! – кричала им вслед Рива. – Кто не скушал курицу, торт не получит! – И тихонько добавляла: – Чтоб вы мне были здоровы!

Тем временем в столовой разговаривали взрослые.

– Сынок! – усмехался Гройсман. – А ну расскажи, что тебе тогда сказали в министерстве!

Сема охотно, в деталях, рассказывал. При этом сохранял оригинальную лексику участников номенклатурного совещания.

– Прекрати! – злобно шипела Неонила. – Это некультурно!

И злилась оттого, что ее требовательный шепот тонет в раскатах гомерического хохота.

– Ну, сибирские братья, а у вас шо слышно? – меняя тему, спрашивал Гройсман у племянников. – Шо вы там сейчас строите?

Слышались непривычные для провинциального винницкого уха слова: «маркшейдерское управление», «пуццоланы», «экструзия». Когда звучало что-нибудь типа «выездная коллегия Минстроя», у Леи от гордости за сыновей увлажнялись глаза.

Ответив на вопросы родственников, сибирские гости расспрашивали про дела винницкие. Так как Рая, Сима и Фира помогали Риве на кухне, отвечать приходилось Паше. Подавшись вперед здоровым ухом, он нервно теребил галстук, напряженно слушал, растерянно улыбался.

– Ну что, Пашка, ты все еще беспартийный? – спрашивал Сема, покровительственно похлопывая свояка по плечу.

– Почему «неспортивный»? – смущенно отвечал Паша. – Спортивный! Я по утрам зарядку делаю. Мы с Нюмкой на футбол ходим…

Пока за столом опять дружно смеялись, Рива на жаркой кухне ловко двигала громадные кастрюли и чугунные сковородки. Вытирая фартуком взмокший лоб, говорила дочери:

– Нужно что-то Ивану отнести, пусть покушает. И Стрельцовых угостить!

– Хорошо, – ответила Рая, – отнесу что останется…

– Они же не собаки, объедки кушать, – возразила Рива. – Сейчас отнеси!

Рая собрала полные тарелки еды и нехотя отправилась к соседям. Рива кричала ей вслед:

– Будешь идти обратно, собери грязную посуду!

Собирая тарелки, Рая слышала обрывки застольных разговоров.

– Как ваш Аркадий? – спрашивала Фира Бронзовицеров.

– Ой… – вздыхала Роза и прикладывала носовой платок к сухим глазам.

– Был маленький, мы не спали, вырос, мы опять не спим… – поддерживал жену Борис. – С тех пор как он кончил эту филармонию…

– Консерваторию! – поправила Роза. – Сколько можно напоминать!

– Какая разница! – беззлобно пожал плечами Борис. – Ему мама говорит: «Скрипка – это хорошо! Но когда-то надо жениться! Что мы, не заслужили?!» Так он отвечает, что ему некогда, он готовит второй концерт Шостаковича! Как будто одного недостаточно…

– Ему Шостакович важнее, чем мама! – продолжала сокрушаться Роза.

– Тем более что этот Шостакович не еврей! – пожал плечами Борис.

– Кстати, как ваша книга? – поинтересовалась Неонила и, манерно оттопырив мизинец, поднесла ко рту куриную ножку.

Борис хотел сказать, что почти готова, но не успел. В комнату с гигантской кастрюлей на вытянутых руках вошла Рива и объявила:

– Пэрцы!

Измученные едой гости застонали. Женщины в поисках места для кастрюли стали суетливо раздвигать блюда на столе.

– А ну, давай, Семка, наливай! – скомандовал Гройсман, придавая обеденному марафону второе дыхание.

Расходились поздно. Рая, Сима и Фира предлагали Риве помочь убрать со стола, помыть посуду, навести порядок. Рива никогда не соглашалась. Проводив гостей, грела на плите воду. По старинке, в тазу, неторопливо перемывала горы тарелок, чашек, вилок и ложек. Гройсман выполнял «мужскую работу»: складывал и возвращал на привычные места столы, разносил по соседям стулья, подметал пол, выносил мусор. Закончив, приходил помогать жене. Свежим накрахмаленным полотенцем насухо вытирал вымытую посуду. Осторожно складывал ее горками в старый дубовый буфет.

Потом Рива мыла полы. Гройсман менял воду в ведре. Рива замачивала скатерти и полотенца. Гройсман ставил и снимал ведра с плиты. Рива стирала, Гройсман развешивал.

Через пару часов, глубоко за полночь, сидя в отмытой, сияющей чистотой квартире, они тихо беседовали.

– Слава Богу!.. – говорила Рива.

– Да!.. – соглашался Гройсман. – Выпили как следует, закусили… Все, слава Богу, здоровы. Работают, учатся, успешные, не сглазить бы…

– Жалко, Исаака не было…

– Да, – мрачнея лицом, соглашался Гройсман, – мог бы еще жить и жить…

Глава 11. Холера

Отметив свое семидесятилетие, Исаак Каплун, так же как его друг Лейб, на пенсию