Райгород - Александр Гулько

Энергично помахивая бамбуковым удилищем, тот проверял его на изгиб. Увидев Гройсмана, воскликнул:

– О, Лев Саныч! Доброе вам утречко! Вот удочку хочу купить. Шоб вам был крупный фиш! А то, когда я коропа приношу, Рива Марковна говорит, шо мелкий. У Петровича, говорит, больше. Обидно такое слышать… Все ж знают, шо у Петровича не рыба, а тюлька! Так ведь, Лев Саныч?

– Вот она, конкуренция… – улыбаясь, произнес Гройсман.

– От за шо я вас уважаю, Лев Саныч, так за то, шо вы умный человек, – улыбнулся ему в ответ Иван. И, сделав заговорщицкое лицо, доверительно сообщил: – Я за эту конкуренцию, между прочим, тоже думал. И знаете, шо я вам скажу? Будет конкуренция – будет порядок! Не будет конкуренции – не будет порядка! Но надо… Только не обижайтесь, ладно! Обещаете?

– Ну, обещаю…

– Надо, шоб конкуренция была без еврэев!

– Почему? – удивился Гройсман.

– А иначе… – хитро улыбнулся Иван, – все деньги будут у вас!

– От паразит! – расхохотался Гройсман и, похлопав Ивана по плечу, добавил: – А коропа завтра принеси. Рива Марковна обрадуется!

Побродив так час-полтора и как следует зарядившись живительной энергией базара, Гройсман наконец отправлялся за покупками.

Вначале возвращался в павильон. Миновав многочисленные прилавки со свининой, отправлялся в угол, где торговали телятиной и говядиной. Придирчиво щупал, осматривал и даже обнюхивал мясо. Потом говорил продавцу в фартуке, надетом поверх несвежего, в розовых пятнах, белого халата:

– Кило грудинки свешай!

– Без сортового разруба… – правя на мусате нож и демонстративно глядя в сторону, лениво отвечал толстый Аркаша.

– А ну посмотри к мене! – повышал голос Гройсман.

Аркаша поворачивал голову. Увидев, с кем говорит, нехотя менял тон:

– Ладно, для вас вырежу… Только ша – это раз! И быстро убрали – это два.

Уложив обернутую в газету грудинку в авоську, Гройсман шел в молочные ряды. Подставляя торговкам тыльную сторону ладони, чавкая и причмокивая, пробовал творог и сметану. Купив полкило того и другого, покидал павильон и возвращался в овощные ряды. Обстоятельно поторговавшись, покупал по десятку яблок и груш. Пока их пересыпали в авоську, он заказывал торговке за соседним прилавком пару кило картошки. Пока та взвешивала, Гройсман ее подначивал:

– Жиночка, где ж это растет такой горох?

– Какой горох! – возмущалась торговка. – Синеглазка, высший сорт!

– Хорошо, хорошо! Пусть будет синяя глазка! Только не жалей, сыпь с походом!

Потом, выбирая на «привозе» яйца, он разглядывал их на просвет. Покупая петуха, тщательно его ощупывал и интересовался, чем кормили.

По мере того как авоська наполнялась продуктами, Гройсман двигался к выходу. Перед тем как покинуть базар, останавливался в ряду, где торговали семечками. Перепробовав все и для порядка поторговавшись, он покупал стакан «на дорогу» и, довольный, отправлялся домой.

Встречая по дороге знакомых, которые по двое-трое собирались в соседних переулках и говорили исключительно на идише, Гройсман ненадолго к ним присоединялся. Исключительно для того, чтоб сообщить, что купил сегодня «а-мэцие». Это слово означало что-то вроде: «самый лучший товар по самой низкой цене, которую сегодня смог получить только я, и никто другой». Возвращаясь домой, он торжественно отдавал покупки жене. Рива их принимала и, не разглядывая, несла в кухню. Иногда они даже шли в дело.

Если на рынок Гройсман ходил пешком, то на кладбище ездил только на трамвае. Можно было и на троллейбусе, так даже ближе, но он почему-то предпочитал трамвай.

Войдя на территорию, заходил переброситься парой слов с конторщиком или бригадиром. Обменивался крепкими рукопожатиями с бригадой землекопов. Щедро раздавал медяки старухам-нищенкам. Беззлобно дразнил отдыхавших под каштаном бродячих собак. Они на его провокации, кстати, никогда не реагировали. И только потом, скрываясь в тенистых аллеях, неторопливо обходил могилы родственников и старых друзей. У каждого надгробия ненадолго останавливался и быстро, скороговоркой, молился. Потом, положив руку на памятник, будто обнимая усопшего, что-то бормотал. Шагая к следующей могиле, тихонько напевал. Маршрут он всегда строил так, чтоб на обратном пути посетить мемориал на братской могиле воинов-защитников Винницы в годы войны. Раздвигая увядшие, а то и высохшие гвоздики на гигантской гранитной плите с фамилиями погибших, Гройсман клал камушек и тихонько говорил:

– Спи спокойно, сынок Стрельцов… Родителей твоих больше нет, так я к тебе зашел…

Однажды он решил спрямить путь и направился к выходу другой аллеей. Неожиданно увидел свежее захоронение. На табличке, приколоченной к временному деревянному кресту, значилось: «Багно П. В.». Гройсман подошел ближе, сощурившись, всмотрелся в даты жизни покойного. Убедившись, что это и есть тот самый Багно, положил руку на перекладину креста и сказал:

– Ай-я-яй… – и замолчал.

Потом долго качал головой, улыбался, хмурился, бормотал что-то. И вдруг неожиданно заключил:

– Поэтому, Петро Васильевич, ты – здесь лежишь, а я – к тебе прихожу. А не наоборот. Ты понял, Петро?

Куда бы и по каким бы делам ни отправлялся Гройсман, почти всегда получалось так, что уходил он из дому рано утром, а возвращался ближе к вечеру. Даже на пенсии он следовал выработанному за долгие годы распорядку.

Рива тоже не изменяла традиции. Никогда без него не ела, дожидалась с обедом. Пока муж мыл руки, накрывала на стол. Всегда в столовой и никогда – в кухне. Стелила свежую скатерть. Ставила графинчик с водкой и граненый стаканчик. Приготавливала ложки и вилки. Дождавшись, когда муж усядется, приносила из Лейб ел много и жадно. Рива, наоборот, не торопясь, деликатно клевала, словно воробушек, свою маленькую порцию. Поклевав, из-за стола не уходила. Склонив голову, с любовью смотрела на мужа и ждала, когда доест и он. Убрав тарелки, приносила стакан чая в серебряном подстаканнике, колотый сахар и карамельные конфеты в старой, со сколом, хрустальной вазочке. Терпеливо ждала, когда муж сделает первый глоток, и только потом спрашивала:

– Ну что, Лейбуш, как прошел день? Кого видел? Что вообще слышно?..

Гройсман рассказывал. Без спешки, обстоятельно, в деталях. Потом спрашивал жену, как прошел ее день.

– А что у меня? – пожимала Рива плечами. – Это у тебя там все бегают, кричат, суетятся. А дома тихо, спокойно. Рая заходила с Нюмочкой. Линочка забегала с подружками. Я всех покормила. Слава Богу!

– От Семы ничего нет?

– Пока нет… – вздыхала Рива.

– Ничего, – успокаивал жену Лейб. – Раз не вспоминает, значит, ему хорошо.

– Или наоборот… – пожимала плечами Рива. – Такая ответственность. Это ж можно с ума сойти!

Глава 13. Умывальников начальник

Сема действительно писал редко. Ему было некогда. Не то что писать, даже поговорить с женой или пообщаться с детьми. У него даже не находилось времени как следует поесть