Суета сует - Наталия Рощина

— Что случилось, сынок? — Богдан помнил, как она смотрела на него и как потом тайком плакала. Ему хотелось провалиться сквозь землю, не рождаться вовсе, если его жизнь причиняет такую боль единственному близкому существу. Она была готова для него на все, на все и всегда, а он не оправдал ее надежд. Но Богдан не знал, что мама невероятно переживала еще и о том, чтобы ее сына не поглотила улица, сомнительные знакомства, чтобы он не сбился с пути, на который она всю жизнь пыталась направлять его. Анне Григорьевне стало гораздо спокойнее на душе, когда той же осенью Богдан поступил на механико-математический факультет университета.

— Твой папа тоже был силен в точных науках, — гордо произнесла она, узнав о выборе сына. Богдан был рад, что сумел успокоить мать. Но один вопрос все еще тревожил ее: — А как же быть с твоими рисунками, с твоими работами?

— Спрячь их подальше мама, — тихо ответил Богдан. — Подальше с глаз, пожалуйста.

— И как надолго?

— До того волшебного момента, когда ко мне вернется желание творить…

Наконец оно вернулось. Сколько раз Богдан брал бумагу, карандаши и приходил в этот парк. В любое время года он садился на одну из скамеек и наблюдал за проходившими мимо людьми. Часто он ловил на себе удивленные, насмешливые взгляды. Наверное, его принимали за полоумного, на которого не действует ни жара, ни холод. Ему было все равно. Он воспринимал этих людей, как серый, вечно спешащий поток, из которого однажды ярким, ослепляющим лучом выделится одна прекрасная женщина, его муза. Быть может, ее красота будет заметна только Богдану. Это даже лучше. Тогда он откроет ей глаза на ее исключительность, окружит ее своим вниманием, восхищением, преклонением. Она поможет ему обрести самого себя. Ему нужен образ, с которого начнется его новый этап возрождения.

Это произошло тогда, когда Богдан уже перестал надеяться. Он пришел в парк безо всякого настроения. Непонятно зачем захватил с собой большой ярко-желтый зонт, который всегда служил ему надежной защитой от солнца и дождя в пору его учебы в худпроме. Мелкий моросящий дождь не пугал Богдана. Он проводил часы под проливным дождем, мокрым снегом, изнуряющей жарой. Просто именно в этот день Богдан вспомнил о своем забытом друге, то выцветающем на балконе, то пылящемся в кладовке. Водрузив над собой желтое облако из зонта, Богдан устроился на одной из лавочек. Он уже успел изрядно промерзнуть, когда из-за поворота в конце аллеи показалась высокая, стройная женщина. Почему Богдан обратил на нее внимание? Ее силуэт словно парил в воздухе. Она не касалась грязного асфальта, медленно приближаясь. Ветер играл ее длинными белокурыми волосами, полами светлого пальто, создавая ощущение нереального, сказочного. Это был ангел, посланный Зотову небесами. Только так он воспринял появление этой удивительной женщины. Неужели судьба смилостивилась над ним? Чем ближе приближалась его надежда, тем большее пространство в душе отвоевывал страх и неуверенность. Богдан не чувствовал себя убедительным, а при более близком рассмотрении женщина казалась все неприступнее… Еще немного — и она пройдет мимо, но — о чудо! Она как-то особенно остановила взгляд на его зонте. Уже поравнявшись с Богданом, она вдруг посмотрела ему прямо в глаза и едва улыбнулась кончиками губ. Окрыленный, он вскочил и подбежал к ней. Теперь в ее глазах играла ирония, сознание собственной значимости, красоты и вместе с тем что-то, граничащее с трогательной беззащитностью, некой робостью. Богдан едва сдержался, чтобы не взять женщину за руку. Ему так хотелось прикоснуться к ней, хотя бы прикоснуться, потому что он совсем не был уверен, что она захочет подарить ему эти полчаса.

— Простите… — как можно спокойнее произнес Богдан.

— Да, слушаю вас, — она остановилась, поправив ремень сумочки на плече. Оставалось самое главное — уговорить ее позировать, дать ему возможность нарисовать ее портрет.

Он говорил, как в бреду. Слова слетали с языка помимо его воли, разума, но каким-то образом складывались в фразы. Богдан не видел никого вокруг. Перед его глазами было только удивительное лицо незнакомки. Богдан так волновался, что ощущал себя на грани потери сознания. Невероятное впечатление от долгожданной встречи ставило под угрозу его планы. Наверное, окажись на месте Милы другая женщина, она сразу решила бы, что перед ней какой-то маньяк. Разговор был бы коротким. В Миле же взыграл профессионализм. Любая нестандартная ситуация вызывала у нее интерес. Смыслова смотрела на происходящее своеобразно, желая увидеть в предложении взволнованного юноши элемент романтики, отчаянности. Настроение у нее в этот день было такое. Мила решила согласиться…

Это было первым шагом к его возрождению. Такая работа не может пройти бесследно, Богдан был уверен в этом. Мила поразила его своей неземной красотой, своей нескрываемой уверенностью и энергией, пронизывающей ее походку, манеру держаться, откидывать волосы на спину. В то же время она выглядела беспомощной, даже одинокой. Получив возможность наблюдать за ней в кафе, он увидел, как постоянно меняется выражение ее лица: оно то напряжено, то вдруг расслаблено, губы то нервно подрагивают, то расплываются в обворожительной улыбке. А глаза, какие удивительные у нее глаза необыкновенной красивой формы, как две больших сочных сливы, с веером длиннющих ресниц. Один взмах этих ресниц дорогого стоит. Богдан успел ощутить на себе силу притяжения брошенного ненароком взгляда своей музы. Она оставалась для него загадкой, но Зотов уже точно знал, какой она увидит себя на бумаге.

— Ну, с богом, — тихо, но горячо произнес Богдан и сосредоточенно начал работать…

Всю последующую неделю Мила находилась под впечатлением от встречи с Богданом. Самое удивительное, что она не хотела говорить об этом даже с Катей, с которой у нее установились очень доверительные отношения. Мила знала, что, рассказав невестке о своем приключении, порадовала бы ее ранимую, восторженную натуру. Но Смыслова молчала. Она вообще не узнавала себя. Что-то необратимое произошло с ней, что-то радующее и, в то же время, беспокоящее. Мила стала мягче, терпимее, ранимее. Все чаще она ловила себя на мысли: ее трогает то, на что раньше она совершенно не обращала внимания. Проявлялась сентиментальность, не свойственная Миле. Она то и дело вспоминала детали этого удивительного вечера, радуясь, что не отвергла предложение незнакомого юноши. Теперь она была уверена в том, что поступила правильно. Ее портрет лежал у нее в кабинете на рабочем столе, и взгляд Милы то и дело возвращался к нему. На нее смотрела она сама, она, такая знакомая и такая неузнаваемая одновременно. Это была не та светская львица, которая гордо и неприступно взирала на мир с портрета, висевшего дома в гостиной. В нынешней Миле было и это, но, вместе с тем, главным, что сразу вызывало внимание, были глаза. Глаза женщины, пережившей все, знающей вкус успеха, побед, но и ощутившей горький аромат поражения, опыт ошибок. Мила не могла понять, как Богдану удалось так тонко передать все нюансы ее противоречивой натуры, переоценку жизненных ценностей, произошедшую с ней в последнее время. Как же Миле хотелось, чтобы этот портрет увидел Максим. Может быть, тогда не понадобятся слова. Он поймет, что она другая, и подарит ей шанс с достоинством признать свое поражение, раскаяться в ошибке, которой стал их развод? Как глупо так долго мучить друг друга. В январе будет год, как они расстались. Еще немного, и целый год. Он не пролетел, как обычно, потому что практически каждый день, а особенно во внезапно появившееся свободное время, Мила вспоминала свою жизнь. В ней было много хорошего, больше хорошего, чем плохого. И это светлое, доброе было неразрывно связано с Максимом. Не стало рядом его — все изменилось. Успех стал словно менее значительным, слава потеряла былой блеск, даже восхищение поклонников стало казаться лживым. Нет, это все не то, ради чего можно идти на жертвы. А она шла, много лет шла, расталкивая всех и вся, забывая об обычных человеческих ценностях. Ей не было дела ни до семьи, ни до каких бы то ни было проблем, не касающихся работы. И тогда она искренне верила, что поступает верно. Прозрение настало совершенно неожиданно, когда все как будто было в порядке. Как будто… Когда же один из них решится сделать шаг навстречу? Каждый день Мила думала об этом. Она любила Максима, но только расставание позволило ей понять такую простую истину. Она не хочет ничего из прошлой жизни, кроме его любви. Даже натянутые отношения с Кириллом казались ей скорее позерством, нежели чем-то принципиальным, идущим от сердца. Порой она сама провоцировала сына. Ничего, здесь время все смягчит. С единственной подругой покончено раз и навсегда. Мила не смогла простить ей черствости, ее отказа от возобновления отношений в столь трудный для Милы период: операция, моральная сломленность. Хотя, по большому счету, Ирина никогда не была ей особенно близка. Они и встречались в основном по инициативе Милы, а в ее доме Хмелевская бывала крайне редко, пожалуй, лишь в дни рождения своего крестного сына. Обижаться не на что. Наоборот, радоваться нужно, что наконец прекратили существование отношения, основанные на лжи, притворстве, подобострастии и откровенной лести. Миле нравилось, когда Ирина начинала свои хвалебные оды, ведь нравилось… Только Макс не позволял себе опускаться до такого. Он — единственный близкий человек, которому можно было безгранично доверять. Какая же она дура! Права была подруга, когда так сочно описывала достоинства Смыслова. Да, они все-таки разошлись, но это не могло ничего принципиально изменить. Двадцать пять лет так просто из жизни не выбросишь. И Макс любит ее, всегда любил. Он умел делать это без пафоса, без лишних слов и наверняка понял бы ее в случае с Богданом, ее желание протянуть руку помощи. Хотя мог бы и приревновать ее к этому юному дарованию, будь у Смыслова возможность хоть одним глазком взглянуть на портрет. Максим никогда бы не поверил, что можно уловить и так точно передать характер незнакомой женщины. Хотя Мила смогла бы убедить мужа, что это объясняется предельно просто — талантом. Сомневаться в том, что Богдан Зотов наделен даром от Бога, не приходилось. В очередной раз увлекшись разглядыванием своего портрета, Мила не услышала стука в дверь. Она продолжала задумчиво рассматривать его и тогда, когда к ней присоединился еще один человек. Прошло несколько мгновений, прежде чем Мила поняла, что она не одна. Вздрогнув, она резко подняла голову. У стола стоял Хлебников.