Отвертка - Илья Стогов

— Нормальные люди вряд ли стали бы махать топорами в абсолютной темноте.

— Не тупи. Я имею в виду, что убийца был левшой. Он замахнулся с левой руки — потому топор и оказался справа.

— Запиши — я дам тебе телефон гувэдэшника, который выдает лицензии частным детективам. Нельзя зарывать такой талант в землю.

— Тебя не интересует разгадка этой истории?

— Меня сейчас интересуют две вещи.

— Какие?

— Во-первых, стакан холодной воды.

— А во-вторых?

— А во-вторых, еще один стакан холодной воды.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

— Сволочь ты, Стогов. Я ведь помочь тебе хотел…

— Помоги своему лечащему врачу. Назови всех девушек, с которыми у тебя была связь за последние полгода.

— Это невозможно. За последние полгода у меня было больше ста девушек. Всех разве запомнишь?

Я положил трубку. Рухнул лицом в подушку. В голове грохотали взрывы — девяносто в минуту. Болело, кажется, все — от затылка до кончиков пальцев ног. Плюс немного поташнивало.

Я повернулся на спину и прислушался. К тому, что происходило внутри, прислушиваться было противно, и я прислушался к тому, что происходило снаружи.

В квартире кто-то был. На кухне бубнило радио. В душе слышался плеск воды.

Оторвать голову от подушки и сесть было все равно, как если бы я решил руками остановить Луну. После того как встал с кровати, я еще раз испытал, что именно чувствуют младенцы, только-только овладевающие искусством ходьбы.

Похмелье — это всегда тяжело. Но когда похмельное утро начинается с неожиданностей — тяжело вдвойне.

Как-то я проснулся оттого, что радио в комнате хорошо поставленным голосом проговорило: «Московское время — два часа дня. Передаем криминальную хронику. Вчера оперативники задержали на Московском вокзале двух оборотней…»

Те полминуты, пока диктор не объяснил, что оборотнями на милицейском жаргоне называют преступников, переодевающихся в милицейскую форму, я физически ощущал, как седею. А сегодня Осокин со своими гипотезами…

Теплая и мерзкая вода из-под крана была восхитительнее французских вин. Скрипя суставами, я натянул брюки и пошел в спальню.

На стуле висели джинсы и футболка Дебби. На полу валялся ее распотрошенный рюкзак. Самой Дебби в спальне не было. Скорее всего, она уже отправилась в душ. Может быть даже успев перед этим попрактиковаться в русской грамматике: на полу рядом с кроватью лежала открытая книга.

Кряхтя и чувствуя, как скачут перед глазами красные кони, я сел, поднял книгу и прочел: «…Его мутные глаза еще не видели, но он уже мог стоять, чуть пошатываясь на своих тонких дрожащих ножках, и частая дрожь морщила его блестящую шкурку…»

Господи, спаси и сохрани! Что же это такое она читает? Уж не о моем ли сегодняшнем утре идет речь?

Я повернул книжку обложкой к себе и прочел: «Феликс Зальтен. Бэмби. Глава 1. Рождение олененка».

Тьфу!

— Привет, ковбой!

Она стояла в дверях. Мокрая, свежая, зеленоглазая. Мое старое полотенце, которое она прижимала к голой груди, не могло скрыть даже трети достоинств ее фигуры.

Похмелье обострилось настолько, что об него можно было порезаться. Я почувствовал, что опять умираю от жажды.

— Доброе утро, Дебби.

— Все в порядке? Пульс и дыхание? Полотенце на лоб? Подкожную инъекцию витаминов?

— А нету пива? Холодного?

— Плохо?

— Лучше бы я умер вчера…

— Лучше бы ты что?

— Ты, наверное, хочешь одеться? Я сейчас выйду.

— Неловко просить тебя так напрягаться.

— Ты ведешь себя как в дешевом кино. Не стыдно?

— Как в дешевом кино? Посмотри на себя в зеркало. На выражении твоего лица нужно ставить гриф «Детям до 16…».

Я встал, обошел ее и поковылял на кухню варить кофе.

В раковине со времен какой-то из древних цивилизаций сохранилась пирамида грязной посуды. В нескольких стоящих на столе тарелках были набросаны окурки… горы окурков.

Странно — вечерами, глядя на неустроенность своего быта, я ощущаю приливы чистой как слеза вселенской тоски. Зачем мы в этом мире, спрашиваю я себя и не нахожу ответа.

С утра ничего подобного я не испытываю. Похмелье, ставшее традицией, не допускает абстрактных вопросов.

Дебби тоже пришла на кухню.

— Как ты живешь, Стогов? Нет, ну как ты живешь? Разве можно жить так, как ты живешь? Это же не дом, это помойка!

— Ты можешь пройти и портить мое прекрасное утреннее настроение сидя.

Она показала пальцем на один из моих лучших стульев:

— На что я, интересно, сяду? Вот на это? Оно сейчас развалится.

— А ты попробуй. Выглядишь ты вроде стройной. Не знаю, правда, сколько весит твое чувство юмора.

Дебби посмотрела на меня. Не знаю, что во мне не понравилось ей больше — опухшая физиономия или дрожащие руки. Она молча вымыла нам по чашке, блюдцу и ложке и налила горячего кофе.

— Пить-то хочешь?

— Хочу. Пива бы сейчас.

— Ты пьешь хоть что-нибудь, кроме пива?

— Как-то раз я пробовал кока-колу.

— Ты пьешь коку? Как ты можешь пить эту гадость?

— Ну почему сразу гадость?.. Нормальный напиток. А что пьешь ты?

— Я пью пепси. Не травить же себя кокой!

— Между ними есть разница?

Дебби посмотрела на меня с сочувствием. Мы молча допили первый кофейник, и Дебби намолола кофе для второго.

— Знаешь, доктора говорят, что лучше всего от похмелья помогает хороший секс. По утрам секс получается наиболее эффективным.

Я помычал в том смысле, что где это, интересно, она видела молодцов, которые в моем нынешнем состоянии были бы способны на эффективный секс?

— Легче всего свалить все на похмелье. Ты, между прочим, и вечером был тот еще любовничек…

— Я надеюсь, вчера ты не воспользовалась моим состоянием для того, чтобы…

— Воспользовалась.

— Ты хочешь сказать, что мы…

— Естественно.

— Врешь?

— Естественно.

Дебби засмеялась. Она-то чувствовала себя просто великолепно.

— Что тебя так веселит?

— Выражение твоего лица.

— Я ведь и разозлиться могу!

— Это не очень опасно.

За окном по-прежнему лил дождь.

— Это ты привезла меня вчера домой?