Коло Жизни. Бесперечь. Том первый - Елена Асеева

Вещун, тотчас загороженный вскочившем Браниполком, даже не глянув на вовсе зашедшегося кашлем Марибора, направился в коридор, деревянную дверь в который отворил ему Таислав. Выйдя из комнаты в широкий переход, где стены были украшены набором мелких цветных камней поблескивающих от света пламенников вставленных в особые трехрожковые укрепления, а на полу лежали серые, плотно уложенные, гладкие голыши, Липоксай Ягы остановился, ожидая, когда появятся его помощники. Не прошло минуты и в коридор, имеющий справа и слева еще несколько подобных комнат, в которые вели такие же деревянные двери, заканчивающийся справа глухой стеной, а слева плавно переходящий в лестницу, вышли Таислав, отдавший травнику кувшин с люто-вытяжкой, и следом синдик. Оба жреца встав напротив старшего жреца, склонили головы, и замерли, ожидая его распоряжений.

– По большому счету, мне все ясно Браниполк, – едва сдерживая гнев, протянул Липоксай Ягы, стараясь глядеть не на своих помощников, а несколько выше их преклоненных голов. – Отправляй его в темницу… Непременно, обмойте, переоденьте, накормите… Таислав повелишь кудесникам его излечить, ибо он должен выглядеть достойно… Хорошо, что тут ноне Боримир Ягы, я тотчас с ним встречусь и все обскажу… И мы вызовем сюда в днях всех вещунов. А, ты, поколь Браниполк приставь к нему охрану, чтоб ему не передали яд или он не передумал.

– Не беспокойтесь ваша святость, с ним все будет благополучно, я поселю его в нижние пределы Отрепьевского острога. И выставлю обок его темницы личную охрану, кормить буду со своего стола, – успокоительно произнес Браниполк и только сейчас испрямил свой стан, так как старший жрец любил смотреть в очи того, с кем толковал, точно всяк раз изучая. – И он вряд ли передумает, так как я буду к нему заходить в гости, – дополнил синдик и желчно засмеялся отчего его и без того неприятное лицо и вовсе стало страшным.

Внезапно стены подземелья тягостно качнулись, словно кто-то толкнул само здание детинца… и по коридору пронеслось раскатистое гудение.

– Что это? – обеспокоенно вскликнул Липоксай Ягы. Он рывком развернулся, и, сорвавшись с места, направился к лестнице, на ходу повелев помощникам, – Таислав, Браниполк за мной, – вроде почуяв своей любящей душой какую-то беду коснувшуюся его драгоценного чадо.

На третьем этаже детинца в опочивальне божества тихо протекал сказ Щепетухи. Еси уже лежала в своем ложе, пристроив подбородок на руки, и легохонько постукивая ногами, на стопы каковых были натянуты ажурные, вязаные носочки, по подушке. Девочка расположилась таким образом, чтобы смотреть на сидевшую подле края одра на плетеном кресле няньку, приспущенные матерчатые, сквозные завесы ноне не мешали ей слушать сказку. В комнате, как почасту любило чадо, царил сумрак, абы всего-навсе в двух угловых свещниках горели свечи, а стрельчатые окна плотно скрывались тяжелыми, желтыми портьерами нижним краем дотягиваясь до пола.

Щепетуха в отличие от Туги была достаточно молодой нянькой, ей едва минуло тридцать лет. Присланная служить господам, она дотоль не воспитывала детей и Есинька оказалась ее первым вскормленником. Потому, как и Туга, она очень любила отроковицу. А так как девочка слыла божеством, и с тем Щепетуха не раз сталкивалась, понеже свой приход к ней ни Дажба, ни тем паче Круч никогда не скрывали, вельми пред ней трепетала… Трепетала как пред истинным божеством, с которым не просто удалось свидеться, коего посчастливилось воспитывать. Щепетуха смотрелась полной женщиной, один из признаков, по которому жрецы могли отобрать девушку из воспитательного дома в няньки. Светлое ее лицо, весьма приятное, несло на себе маленький, пухлый носик, такие же маленькие губки, и серо-водянистые глазки. Пшеничные волосы, Щепетуха, как и полагалось, убирала под кружок, а голубой сарафан одевала сверху только на белую рубаху. Пухлые руки няньки, были мягкими и нежными, они всегда ласкали, голубя волосы, кожу… А голос низкий, мелодичный особой волной, неизменно когда она сказывала, отдавался в голове Есиславы, иноредь почему-то вызывая грусть аль слезы.

– Наш великий Родитель, есть Творец Вселенной, он Единый Бог, Всевышний, и своей могучей волей и мощью когда-то в стародавние лета явился в мир заключенным в яйцо, – толковала, точно и голосом лаская Щепетуха, умягчено поглядывала на лежащую на ложе девочку, надеясь, что та не начнет спорить, аль задавать сложные вопросы. – И стены того яйца столь плотные… Не разбить их так-таки никакими молотами, аль секырами, лишь божественная сила с ними совладает. Стал на ноженьки во том яйце Родитель и взмахнул руками… ударив кулаками о стены те, златым светом полыхающие. И хрустнули враз от мощи божеской стены… пошли по ним трещинки… да не одна… не две, а множество… Лопнуло на части, куски и кусочки скорлупа золотого, мирового яйца и явился Родитель… Вселенной прародитель, бесчисленных звездных миров Творец, создатель и нашего земного края.

– Нет, – вставила свое веское слово Есислава, и тем мгновенно остановив няньку, ввела ее в трепетание. Потому как Щепетуха уже ведала, что днесь последуют такие вопросы и пояснения, от каковых у нее воспитанной в строгих рамках веры дарицев, на голове скажем так, зашевелятся волосы, верно попытавшись сбросить с себя путы, в виде кружка. – Родитель не творец Вселенной, он только создает Галактики, а сами звезды творят его сыны Боги. И про него нельзя говорить Всевышний, так как Всевышний, это название нашей Вселенной… И Родитель не рождался из яйца.

– Ваша ясность, – робким голосом протянула Щепетуха, чувствуя, что не только волосы зашебуршали у нее на голове, но и купно покрылись потом нос, лоб, спина, увлажнив материю рубахи. – Вы обещали только слушать… не поучать меня… это ведь лишь сказка… сказочка, – нянька, явно желала принизить понимание своих познаний, только бы божество не разъясняла ей столь сложные истины. – И я же веду все свое толкование к божественным птицам, про оные вы поспрашали.

– Тогда не говори про Родителя, – недовольно откликнулась отроковица, и, приподняв голову с рук, в упор зыркнула на няньку, тем точно жаждая ее пригвоздить к креслу. – Сразу сказывай про птиц… не надобно мне тех лживых присказок, я их не люблю.

– Хорошо… хорошо, ваша ясность, – много торопливее дыхнула Щепетуха и вместе с тем кивнула, радуясь, что ей так скоро уступили. – Про птиц… – произнесла нянька и смолкла, ибо забыла о чем вообще сказывала. Она какое-то время молчала, а засим чуть зримо качнув головой, вроде как сгоняя с нее мошек, тем верно вспомнив, продолжила говорить, – про птиц… Гамаюн птица… ее еще зовут вещая, говорун, глашатай. Она есть посланник Богов Расов и коль кричит, то спускает на слушающих ее людей счастье. Живет та птица у дальних краях на блаженном острове, что омывается великими, молочными водами, каковые плещутся, да на брег выплескиваются… А растет на том острове блаженном солнечная береза, у той березоньки могучие ветоньки вниз тянутся, а корешочки все у вверх.

Нежданно Щепетуха резко прервалась, так как в коридоре послышался шум, весьма удивительное состояние не столько в целом для детинца, сколько для третьего этажа, где жило божество. Тихие возгласы, звуки теньканья клинков, их порывчатые удары, скрежетание миг погодя многажды увеличились. Нянька, торопливо поднялась с кресла и сделала несколько широких шагов в сторону входной двери, когда внезапно обе створки разком распахнулись и в комнату заскочили трое вооруженных мечами людей. И были это, как сразу поняла Щепетуха и Есислава, не жрецы… и даже не наратники, охраняющие детинец. Это были бородатые мужы обряженные в серые рубахи и бурые шаровары, которые ворвавшись в опочивальню, на малость замерли подле дверей, а когда нянька испуганно вскрикнула, сызнова пришли в движение. Один из них подбежав к Щепетухе наотмашь ударил мечом ее прямо по голове так, что послышался страшный хруст и треск, и часть лица няньки, словно сдвинулась в сторону. Губы женщины безобразно выгнулись и на месте удара появилась широкая рассечена откуда махом, будто плюхнув, потекла густая юшка. Щепетуха содрогнулась всем телом, и повалилась на пол, заливая поверхность ковра алой кровью.