Керченская катастрофа 1942 - Всеволод Абрамов

Расстреливались пленные и в Центральных каменоломнях, хотя было и одно исключение. Многие аджимушкайцы рассказывают, что в этих каменоломнях долго находился один пленный, по национальности поляк. Он сносно говорил по-русски, имя его называют Ян и он, якобы, был из города Кракова. Там у него проживала жена и маленькая дочь. Пленного специально не охраняли, и он довольно свободно ходил по жилым помещениям в каменоломнях. Судьба его неизвестна. Видимо, он числился среди этнических немцев Польши, поэтому и был призван в гитлеровскую армию. Я написал об этом человеке очерк и послал его в военную газету Польши, но редакция мне даже не ответила.

Как ни покажется читателю странным, но я нашел в 1975 г. эту "Таню-переводчицу" в Москве и два раза с ней разговаривал. Но до этого я подробно ознакомился в архиве Госбезопасности Крыма с ее следственным делом. Когда работник архива мне принес дело Матчинбаевой для чтения, он сказал: "Дело очень важное и интересное, Вам здорово повезло, что оно оказалось на месте. Оно все время "путешествует" по стране из города в город, где происходят процессы по военным преступникам, предателям и шпионам". Татьяна имела среднее образование, но уже со школьной скамьи неплохо знала немецкий язык. В Симферополе она вышла замуж за узбека Матчинбаева, которого прислали, как специалиста, выращивать хлопок в Крыму. Но хлопок здесь не вызревал по климатическим условиям, специалиста объявили в сознательном вредительстве социалистическому государству и в 1939 г. расстреляли. Фашисты после оккупации Симферополя искали людей для сотрудничества. Таким человеком, им казалось, могла быть и Татьяна, муж которой был расстрелян большевиками. Вот поэтому кто-то из "немецких кадровиков" и предложил Татьяне должность переводчицы в медицинской части. Позже Татьяна сестре Вере рассказывала, что ее "очаровал своей культурой и любезностью немец, который с ней разговаривал". Татьяна быстро овладела немецким языком, ее заметил сотрудник "СД" Шрам и в сентябре 1942 г. назначил переводчицей в свой отдел. В начале ноября она работала со следователем Люнау, а затем с Пантельманом, начальником отдела наружной службы, который влюбился в Татьяну и стал с ней жить. Скоро он поставил ее на должность старшей переводчицы "СД". При этом он сильно ее ревновал к другим сотрудникам, что давало возможность Татьяне сильно влиять на него. Одна из переводчиц после рассказывала, что напившись пьяным, Пантельман в компании других переводчиц плакал и жаловался, что "фрау Таня ему изменяет". Особое положение Татьяны в "СД" давало возможность ей влиять на некоторые дела в пользу находящихся под следствием. Во время службы преподавателем на 64-х курсах политсостава я случайно разговорился с женой коллеги Терещенко Ноной. Она во время войны жила с матерью в оккупированном Симферополе, соседка-татарка захотела овладеть их комнатой, она написала донос, что Нонна с матерью, якобы, евреи и скрываются от немецких властей. Паспорт у матери был украден, и она не могла доказать, что она русская. Их бросили в тюрьму, мать сильно били, отчего она родила раньше времени ребенка. Несчастный младенец был еще жив и пищал, когда мерзавцы бросили его в отхожую яму. Дело попало следователю, где переводчицей была Татьяна. Она вошла в наше положение и сказала: "Найдите же Вы какой-нибудь другой документ, где говорится о Вашей национальности. Например, запись в домовой книге по месту жительства". Этот совет спас нам жизнь. Наши друзья сходили в домоуправление и нашли эту запись о прописке. В Симферополе в период оккупации говорили, что Татьяна бескорыстно помогала и другим. Таким образом, Татьяна брала на себя функции бесплатного адвоката, хотя ее об этом никто и не просил. Что-то из этой деятельности видно и из ее следственного дела, хотя советские следователи были настроены на ее обвинение и очень неохотно записывали невыгодные для себя факты.

Татьяну я нашел в Москве на Старом Арбате, где она проживала вместе с сестрой Верой Васильевной Струковой. Татьяна уже не могла за собой ухаживать, и сестра из Симферополя взяла ее к себе. Лелеяла она Татьяну, как маленького ребенка, хотя и сама жила на маленькую пенсию. Они жили в большой коммунальной квартире, перед нашей встречей Татьяна перенесла второй инсульт, передвигалась она, уже цепляясь за стены, опиралась и на руку сестры. Она была выше среднего роста, стройная, лицо в морщинах с чертами былой красоты. В разговоре шепелявила, часто теряла мысль. Она хорошо помнила допросы аджимушкайцев. Привезли их румыны, они были очень грязными, одежда рваная, в перевязках, у одного из пленных так распухли ноги, что пришлось резать сапоги. Другого способа снять их просто не было. Было еще 2–3 женщины. Я назвал фамилию Кохан, она несколько раз повторила ее, силилась вспомнить, но так и не вспомнила. В группе был один еврей, она имела в виду, конечно, Б. Дрикера. Был еще полковник, но он умер позже в тюрьме. Это был, конечно, Верушкин, который попал в плен несколько раньше последней группы во главе с Бурминым. Я спросил, были ли на допросах документы. Ответила, что они были, но все они были грязные и плохо читались, были списки, кое-какие личные дела и фотографии. Все это с трудом приходилось разбирать и изучать. Из руководителей Центральных каменоломен назвала только фамилию Пирогова. Затем сказала, что старшего группы (очевидно, Бурмина) отправили, как пленного, в Германию. О Поважном я забыл спросить. Моральное состояние пленных аджимушкайцев было тяжелое. Татьяна их успокаивала, им говорила: "Что Вы себя уже хороните, можно и нужно жить дальше". На первом же допросе начальник "СД" Цапп приказал накормить пленных аджимушкайцев, этим занималась Татьяна. Немцы были очень довольны окончанием сопротивления в Аджимушкайских каменоломнях. Докладывать об этом Цапп ездил в Берлин. Я спросил у Татьяны, были ли в "СД" собаки, могли ли их напускать на Парахина. Она ответила, что такие собаки были. Следователи в "СД" (Вюрц, Шопман, Люнау, Штеплер) сильно пили, лучшим из них был Люнау, он не так зверствовал, ибо был более пожилой. Там был еще следователь Фидероу, он был из советских немцев, за мародерство и другие гадости его расстреляли сами же немцы. Цаппа после войны, кажется, судили за кавказские дела. Кроме того, в следственном деле упоминались следователи "СД" Фингер, Брикиер Макс, Шмидт, Гозе и Гросс.

В моральном плане, как сказала мне Вера Васильевна, Татьяна чувствовала себя скверно. Ей постоянно казалось, что ей звонят по телефону и называют ее "фашисткой". Причем, к телефону она никогда не подходила. Вера Васильевна мне сказала: "Наша семья, да и сама Татьяна, никогда не были врагами советской власти, но вот Татьяна совершила оплошность и попала в засасывающее болото, из которого трудно было выбраться. Очаровал ее интеллигентный немец, с которым она первоначально беседовала".[244]