Лавка забытых иллюзий - Сергей Литвинов

— В Вашингтоне живешь? — вопросил я и тем снова поставил девушку в тупик.

Она слегка смешалась, но ответила:

— Машина прокатная.

За окном смеркалось. Наступал вечер, хотя мои часы показывали уже третий час ночи. Воздух был теплым и влажным. Мы выехали с аэропортовской стоянки. «Знаешь, чего я от тебя хочу? — вдруг безо всяких запросов молвила Полина. — Чтоб ты обчистил здешнее казино. — И добавила тоном экскурсовода: — Атлантик-Сити — игорная столица Восточного побережья».

— Обчистил — в смысле обокрал? — нахмурился я.

— Нет, — расхохоталась она, — в смысле обыграл.

— В Ницце мне повезло первый раз в жизни. И, возможно, последний.

— А это мы посмотрим.

Минут через двадцать мы приехали в отель. Все переговоры с рецепционистом Полина взяла на себя, и через десять минут бой вводил меня в роскошный пентхаус с видом на океан. «Если что, я в соседнем номере, — проговорила Полина, — приведи себя в порядок, и через час жду: я попросила сервировать ужин в моих апартаментах».

Опущу подробности следующих нескольких часов и перенесусь ближе к полуночи по местному времени, когда мы рука об руку с моей спутницей входили в игровой зал нашего казино-отеля «Атлантик». С усмешечкой я подумал про себя, что гостиница называется точь-в-точь как та, где Светлана Светличная пыталась соблазнить бедолагу Семена Семеныча Горбункова: «Помоги мне, сердце гибнет», — и прочее.

Американское казино, особенно в сравнении с ниццким, выглядело гораздо более затрапезным. У игровых автоматов просиживали старухи чуть ли не в пижамах, в инвалидных колясках, в одной руке сигарета, другой, как заведенная, дергает за рычаг однорукого бандита, время от времени прикладываясь к кислородному баллону, притороченному к коляске. Усталые, старые, некрасивые официантки разносили бесплатную выпивку — в основном пиво.

Ведомые Полиной, мы пришли к столику, где играли по-крупному. От сытного ужина с прекрасным калифорнийским вином, от общества яркой огненноволосой бестии (а на мою спутницу, невзирая на политкорректность, казиношные мужички посматривали) меня снова обуяло нечто вроде эйфории. Я поменял свои выигранные в Ницце евро на фишки и начал поединок с рулеткой. Полина тоже сидела рядом и ставила — но по маленькой.

На «двадцать семь» я больше не покушался — счел, что цифра исчерпала свой потенциал. Играл на «красное — черное», «чет-нечет», ставил на дюжину или на корнер (четыре соседних) — но при этом числа, принесшего мне удачу в Ницце, вовсе избегал: к примеру, на третью дюжину так ни разу свои фишки не положил. Сперва мне не очень везло, и тридцать тысяч, вывезенные из Франции, быстро съежились до двадцати, а потом и десяти. Но ближе к утру — по местному времени — игра пошла. Несколько раз сорвав куш в цифру — опять-таки не в двадцать семь, — я едва ли не удвоил мой капитал. И тогда сказал: «Баста!» — подал руку Полине, и мы отправились с ней менять мои фишки на деньги.

Когда я засыпал в своем номере, из-за океана стремительно выныривало солнце. Его лучи упали точно мне на подушку, и я подумал, что проклятые капиталисты специально столь тщательно продуманно выстроили гостиницу, что постояльцам не приходилось, чтобы любоваться восходом, даже головы с постели приподнимать. Надо бы задернуть шторы, подумал я — но пульт куда-то запропастился, и с этой мыслью я прекрасно уснул и при свете.

В два часа по местному времени меня разбудила Полина. Она была веселая и деловая. «Хватит дрыхнуть, — молвила она, — нас ждут». — «Кто?» — промычал я спросонок. — «Интересные люди. И довольно важные. Собирайся. Жду тебя в моем номере с вещами. Через час».

За минувшие сутки я усвоил правило: спрашивать мою спутницу, куда мы следуем и зачем, бесполезно. Когда придет время или она захочет — расскажет.

Мы выписались из отеля и погрузили вещи в ее «Кадиллак». Довольно скоро вырулили на автостраду. Указатели сообщали, что до Филадельфии ехать пятьдесят пять миль, до Балтимора — сто, до Нью-Йорка — сто тридцать и до Вашингтона сто шестьдесят.

Солнце сияло вовсю, и день был по-настоящему, по-южному жарким. Полина включила кондиционер. По трем полосам автострады вокруг нас летели машины. Никто не гонялся, не перестраивался. Все сосредоточенно жали, каждый по своей полосе, занимаясь на скорости шестьдесят миль в час самыми разнообразными делами — мужчины брились, девушки красили глазки, оба пола перекусывали бургерами, но в основном все делали бизнес: беседовали по телефону и отправляли факсы и электронные письма.

Спустя час по объездной трассе мы миновали Филадельфию и свернули не на север, к Нью-Йорку, а на юг, на Балтимор и Вашингтон.

В столицу Штатов мы въехали, когда уже смеркалось. «Гостиницу я заказала, — молвила рыжая шоферша, — но сперва у нас будет встреча». Мы добрались до центра. Город казался роскошным и просторным, словно Москва в шестидесятые. Мелькнули подсвеченные монумент Вашингтона и Капитолий. Сверкнул в стороне Белый дом.

Полина свернула на тихие улочки, уставленные офисными зданиями державного вида. Возле одного тормознула и, приложив к считывающему устройству карточку, въехала на подземную многоуровневую парковку. Ни единой таблички, указующей, что это за учреждение, я не заметил ни на самом билдинге, ни на паркинге. Моя спутница запарковалась (машин почти не было), сказала, что вещи лучше оставить в багажнике, и мы проследовали с ней к лифту.

Лифт она снова вызвала при помощи карты, и этаж (четырнадцатый) выбрала, вставив ее в специальную прорезь. А на этаже нас встречал охранник, довольно бравый и подтянутый молодой человек, в форме, кажется, морского пехотинца. «Ого, — подумалось мне, — мы в логове американской военщины?» Мне морпех выдал пластик на веревочке с надписью «Guest» и сказал, чтоб я носил его не снимая. Еще одна дверь, открытая картой, длинный пустынный коридор с рядами кабинетов без имен и названий — и, наконец, мы входим в один из них.

А там, за круглым столом — что за встреча! — нас поджидают старые знакомые: виденные мною в ниццком ресторане «Париж» спутники Полины — «Киссинджер» и «Спилберг». На этот раз оба одеты не в растрепайские льняные курортные костюмы с борсалинами, а в наряды, присущие среднему звену начальников-интеллектуалов: один («Киссинджер») избрал строгий костюм с галстуком, второй («Спилберг») — пуловер и рубашку с распахнутым воротом. Полина представила нас. «Спилберг» оказался Джоном с длинной ирландской фамилией, что-то вроде Фицпатрик, а второй, смахивающий на молодого Киссинджера, Айзеком то ли Котовски, то ли Косински. Визитных карточек ни один из них мне не вручил.

Дальнейший разговор шел по-английски — впрочем, когда я переставал въезжать в сложную тематику, подключалась Полина и переводила мне на русский. Речь держал в основном «Киссинджер» (буду называть его именно так). Временами с репликами и пояснениями встревал «Спилберг». Вот что они мне поведали — в кратком, так сказать, изложении.

Эти двое перцев, а также Полина работают над научно-исследовательским проектом, инициированным американским правительством, под названием «Кассандра». Проект в целом посвящен столь известному каждому и столь трудно определяемому понятию, как «везение». В ходе осуществления проекта исследованиями и экспериментами на добровольцах было, в частности, установлено, что в целом все человеческие особи делятся на три не равные (по величине и качеству жизни) части. Есть завзятые счастливчики — те, кому, как правило, всегда и во всем везет: они выигрывают в лотереи, в последний момент успевают на уходящий поезд, меньше стоят в пробках (за счет того, что избирают удачный маршрут) и делают правильную карьеру (в том числе оттого, что оказываются в нужное время в нужном месте). Их примерно три-четыре процента от человеческой популяции. Имеются, напротив, неудачники — они поскальзываются на банановой кожуре, в метро перед их носами закрываются двери и к раздаче жизненных благ они приходят, как правило, к шапочному разбору. Их тоже в среднем три-четыре процента. И наконец, остальную, большую часть составляет обыденная серая масса, которой то везет, то нет: девяносто два — девяносто четыре процента населения.