Шерлок Холмс против графа Дракулы (сборник) - Дэвид Стюарт Дэвис

– И вы полагаете, что вам под силу изменить естественное положение вещей, предопределенное самой природой? – спросил Холмс.

– То, что вы называете естественным, считают таковым исключительно в силу неведения, – покачал головой Мельмот. – Смерть естественна, окончание нашего существования – нет. Да, люди наивные искренне полагают, что похороны – конец всему. Почему они так считают? Да потому, что никто никогда не ставил это под сомнение! Человечество до сих пор сидело бы в пещерах, если бы не они – сомневающиеся, те, кто не желает принимать существующее положение вещей как данность и постоянно раздвигает горизонты познания. Я не верю, что смерть – это конец. Ее тайной можно овладеть, и это непременно случится. – Неожиданно молодой человек оборвал себя, будто бы испугавшись, что сболтнул нам лишнее. Его лицо расплылось в широкой неприятной улыбке. Тихим, свистящим шепотом он прошипел, словно змея: – И уж поверьте мне, джентльмены, я прав. На этой фразе он низко, по-театральному поклонился и выскользнул из комнаты.

– Он безумен, – промолвил я, вслушиваясь в звуки шагов, доносившиеся до нас с лестницы.

– Боюсь, все далеко не так просто, Уотсон, – отозвался Холмс и задумчиво воззрился на каминную решетку, за которой алели угли.

Как вы помните, многие – я в том числе – нередко утверждали, что гений частного сыска Шерлок Холмс выступал неизменным защитником закона и порядка. Однако, оглядываясь назад, я вынужден признать, что подобное утверждение справедливо лишь отчасти. Преступление как таковое действительно завораживало Холмса, но, когда дело доходило до расследования, мой друг проявлял крайнюю избирательность. Не раз и не два я был свидетелем того, как Холмс, невзирая на все уговоры и мольбы, отказывался взяться за то или иное дело исключительно потому, что ему оно представлялось слишком простым, а значит, скучным. Моего друга занимали только головоломные преступления. Как бы ни нравилась Холмсу работа детектива сама по себе, она непременно должна была обещать что-то необычное. В противном случае расследование не представляло для Холмса никакого интереса.

Весной 1896 года Холмс достаточно долго сидел без дела и потому ежедневно внимательно изучал газеты, надеясь, что ему подвернется какая-нибудь увлекательная шарада в его вкусе. Каждое утро, надеясь чем-нибудь занять его деятельный ум, я пытался привлечь его внимание то к одному, то к другому преступлению, способному, с моей точки зрения, увлечь моего друга.

– Уотсон, – всякий раз пренебрежительно морщился Холмс, – те дела, которые представляются вам загадочными и, по вашему мнению, могут оказаться для меня крепкими орешками, на самом деле таковыми не являются. «Музыкант театра-варьете найден задушенным в гримерной». Ну что тут интересного? Обычная зависть. Не сомневаюсь, это дело расщелкает за день даже Скотленд-Ярд.

– А вот эту статью вы видели? Об убийстве знаменитого археолога, сэра Джорджа Фавершема?

Холмс извлек изо рта трубку.

– Что-нибудь украли из его фамильного особняка? – поинтересовался он, немного помолчав.

– Ничего особо ценного.

– Тогда это ерунда, – фыркнул он, – обычная попытка кражи, закончившаяся убийством.

– Сдаюсь! – воскликнул я, отшвырнув газету. – Ничем вам не угодишь!

– Хоть в этом мы с вами сходимся, – вяло улыбнулся Холмс.

Взгляд моего друга скользнул к ящику комода, в котором, как я знал, он хранил сафьяновый футляр со шприцом.

– И это тоже не выход, – резко произнес я.

На мгновение Холмс показался мне удивленным, а потом его лицо расплылось в мечтательной улыбке. Он понял, что я решил сыграть в его игру и читаю его мысли. Осознание этого так развеселило моего друга, что он расхохотался. Я засмеялся вместе с ним. Мы были столь поглощены весельем, что не сразу услышали стук в дверь нашей гостиной.

Мгновение спустя гость неуверенно открыл ее, и мы увидели, что на пороге стоит инспектор Хардкасл из Скотленд-Ярда. Холмсу уже доводилось сотрудничать с ним в расследовании нескольких дел.

Хардкасл, угрюмый малый родом из Йоркшира, в полицейской работе главный упор делал на систематический подход и тщательность в расследовании. Наш смех привел его в полнейшее замешательство.

– Если, джентльмены, я побеспокоил вас в неподходящий момент… – неуверенно начал он, подозревая, что, быть может, является причиной нашего веселья.

– Отнюдь, Хардкасл, отнюдь, – воскликнул мой друг, все еще фыркая от смеха, – я всегда рад, когда меня навещают коллеги, стоящие на страже закона. – Он показал инспектору на стул. – Присаживайтесь, друг мой, и пусть наше поведение вас не обескураживает. Уже много недель я бездельничаю, лишая ум столь необходимой ему гимнастики. Я, право, рад вас видеть – и буду рад вдвойне, если у вас есть для меня дело.

Инспектор, неуверенно взглянув на нас, опустился на стул. Хардкасл был высоким плотным мужчиной с вытянутым лицом, сломанным носом и большими серыми печальными глазами. Он помадил свои черные волосы, отчего казалось, будто их приклеили к черепу. Крепко вцепившись огромными лапищами в котелок, инспектор неуклюже устроился на крае стула напротив нас и замер.

– Так у вас есть для нас дело? – с апатией в голосе произнес Холмс. Настроение моего друга менялось быстро.

– Думаю, кое-что может вас заинтересовать, – ответил Хардкасл, все еще пытавшийся восстановить душевное равновесие.

– Надеюсь, об этом пока не успели написать в газетах, – заметил Холмс, раскуривая трубку от уголька, который он взял в камине. – Вы ведь не о деле музыканта, удавленного в театре-варьете?

– Разумеется, нет, – с возмущением перебил инспектор. – Этим делом занимается Кингсли. Я бы поставил на то, что убийца – Роланд Райли. Его называют «ирландским мерзавцем с золотым голосом».

– Уверен, что вы правы. Я слышал, с ним в подпитии случаются приступы ярости. Музыканты, богема… Там даже мелкие обиды и зависть могут толкнуть на чудовищное злодеяние. Удивляюсь, как только варьете не превращаются каждый вечер в бойню?

Хардкасл озадаченно посмотрел на моего друга, пытаясь понять, говорит ли тот серьезно или шутит.

– Впрочем, довольно об этом, – промолвил Холмс, несколько раз взмахнув ладонью на манер дирижера, желающего, чтобы оркестр ускорил темп. – С чем же вы пожаловали к нам?

– С ограблением. Британского музея.

– И это все? – разочарованно простонал Холмс, откидываясь на спинку кресла.

– Нет, не все.

– Очень на это надеюсь. И что же похитили злоумышленники? Средневековые горшки? А может, какую-нибудь дребедень, принадлежавшую Генриху Восьмому?

– Минуту терпения, до этого я еще доберусь. Работали профессионалы. Их было двое.

– Откуда вы знаете?

– Все очень просто, мистер Холмс, – просиял инспектор, – злоумышленники имели неосторожность оставить после себя улики. Неподалеку от места преступления мы обнаружили две пары отпечатков ботинок. Спешу сообщить, предупреждая ваш вопрос, что никому другому, кроме как преступникам, эти отпечатки принадлежать не могут: после закрытия музея полы моют.