Топографический кретин - Ян Ледер

объясняли жильцы.

— Да ладно, — возражали самые настойчивые. — Что ж вы эстетствуете? Полировочка тут у вас, что ли, покарябается? Так у нас, небось, задницы, а не напильники.

Тогда Сэм Хромая Нога снимал с носа свои фартовые очки в тонкой металлической оправе, заворачивал их в бархотку, аккуратно клал на подоконник, делал короткую разминку, глубоко вдыхал тощей грудью с вытатуированным на правой стороне Знаком качества — и на выдохе наносил по столику несильный удар коленкой. Столешница беспрекословно отлетала в сторону, а остальное разваливалось на четыре ножки почти метровой длины и ромбовидного сечения. При внимательном рассмотрении выяснялось, что их тонкие концы кругло, без заусениц, обточены на токарном станке и обработаны шкуркой-нулёвкой, а у самых оснований имеются аккуратные дырочки с продетыми в них толстыми обувными шнурками по 16 копеек за пару. Каждый шнурок завязан в петлю; две секунды — и он уже нежно обвивает запястье бойца.

Это и был их укрепрайон. Дезинтегрированный журнальный столик позволял продержаться до прибытия ментов и флотских патрулей.

Правда, однажды Яков умудрился схлопотать по лицу собственной же гранённой дубинкой. Нос не сломался, удар был не очень сильным, но пришёлся прямо в переносицу, и на следующее утро оба его глаза украсились абсолютно симметричными, круглыми, иссиня-чёрными фонарями, хоть тёмные очки на лекции носи, как итальянец.

Хорошо, что универ не школа, прозвища надолго не прилипают, а то ходил бы Лемуром до скончания века.

4 февраля

Полураспад

Это скорее была уже лишь сказка об общей сказке.

Александр Мейхлас

Заказал на послезавтра машину напрокат: отдыхаю с четверга по понедельник. Поеду в Кент или, наоборот, в Уэльс. Буду, наверное, кататься в одиночестве: она вряд ли захочет. Теперь она со мной не то что в Кент — на Мальдивы не хочет. Зачем, говорит, подавать тебе надежды, которые все равно не сбудутся.

Раньше, когда выдавались длинные выходные, как сейчас, мы часто брали авто и отправлялись куда глаза глядят: тыкали в атлас пальцем, загружались сэндвичами, фруктами, бутылками с водой и — вперед!

Мы держались в стороне от скоростных магистралей, чтобы в полной мере насладиться прелестью сельских дорожек, извилистых, будто намалеванных детской рукой, и аккуратных, как в мультике про Крокодила Гену, тонущих в ярких тенях деревьев, что сплетаются над нами ветвями, и только солнечные зайчики в просветах — по стеклу, по панели, по неправильным ее коленкам…

Я увидел зеленые звуки:

Это лето опять стало юным.

Это вновь, как века назад,

Три старухи мне зло колдуют.

Я забыл, как звучат твои руки

На горячем ветру в июне,

Я стыдливый забыл аромат

Твоих ночных поцелуев.

Я больше не вспомню смеха

Твоих сонных глаз на рассвете,

Меня не окутает дым

Волос невесомых твоих,

Ко мне не придет даже эхо

Напомнить о прошлом лете,

И снова я буду один,

Забыв о весне двоих.

Но что за страшная боль?

Опять надо мною крест мой:

Я жить не могу, не любя,

Не видя о большем снов.

Я снова стану звездой

И вновь, умирая, воскресну.

Я снова встречу тебя —

И больше не надо слов!

И ароматный чай с рассыпчатыми утренними булочками с джемом и сладкими топлеными сливками на лужайке уютного деревенского особнячка, стоящего здесь испокон веку. И прогулка по узеньким мостовым светло-желтого городка, в котором непременно родился кто-нибудь великий — Ватт, Кромвель или Байрон, — и снова дорога, теперь уже недалеко, до затерянного в лесу деревенского паба, в котором как раз в это время дня подают йоркширский пудинг. Настоящий, не глобализованный пока еще йоркширский пудинг, потому что туристов здесь не бывает, мы и сами наткнулись на это место совершенно случайно.

И трактир этот в фахверковом доме, таком старом, что приходится кланяться, чтобы войти в почерневший от времени дверной проем. И дубовая стойка, и тяжеленная мебель, и огромный камин, в котором можно сидеть: в нем есть стул и стол на одного и висит полный набор чугунных кочерег, и от этого камин похож на пыточную камеру, но не страшную, потому что огонь в нем еще не горит. Огонь разожгут потом, когда мы, промокнув под внезапным дождем в зеленом лабиринте у древнего замка, побежим в убежище и найдем его в другой пивной, которая, как выяснится, служила еще Генриху VIII, у которого было шесть жен, и одна из них — та, что родила королеву-девственницу Елизавету I, — до замужества жила как раз в том замке с лабиринтом.

И об охотничьем прошлом заимки у замка будет напоминать оленья голова над баром, в смеющийся рот которой кто-то давным-давно сунул незажженную сигарету, да так и забыл ее там, а прямо напротив головы, у уютно потрескивающего огня, будут стоять два — о чудо! — незанятых кресла, и мы устроимся в них, и бармен принесет нам наше пиво и, показав на горку каштанов на полу у камина, скажет:

— Не стесняйтесь, берите, сколько хотите, мы еще насобираем, у нас здесь каштановый рай.

И он научит нас жарить их на этом огне, и мы станем протыкать специальной вилкой их жесткую кожуру, чтобы каштаны не взорвались в камине, как яйца в микроволновке, и вкусом они будут напоминать запеченную в костре колхозную картошку, только послаще, а потом, когда совсем стемнеет, мы поедем домой, и сплетение ветвей над дорогой будет казаться сводом склепа, и она прижмется ко мне и полушутя-полусерьезно спросит:

— Как ты думаешь, в этом лесу живут эльфы?

А потом, добравшись до дома, мы свернемся на диване теплым двухголовым существом и вспомним, как, объевшись каштанов, я умудрился отломать подлокотник кресла, в котором, возможно, нежился еще Генрих VIII, умаявшись от шести своих жен.

И ты засмеешься счастливо, и поцелуешь меня, и скажешь:

— Вечно ты все ломаешь.

Что правда, то правда.

Кавказский синдром

Угол атаки

У дивана валялся надоевший Платонов, на диване валялся недоевший Яков. Полчаса назад он не доел рыбную кулебяку, купленную в ларьке вчера вечером, а уже сегодня показавшуюся сильно несвежей. Яков подбросил продукт ничейным котам, захаживающим во двор с регулярной инспекцией, но они не оценили столь мощной подачи, и теперь пирог валялся за окном.

Диван, с которого Яков наблюдал мир, находился, как и вся съёмная однушка, на первом этаже, раскорячился вплотную к батарее: так теплее зимой. Но сейчас было лето, окно приоткрыто. Прямо под ним, на узкой буро-зелёной клумбе, огороженной грязно выбеленной железобетонной оградкой, — кулебяка. В десяти