Топографический кретин - Ян Ледер

смутно знакомым, откуда-то всплыл в голове то ли Иркутск, то ли Якутск, но имени её он точно не знал. Этого, впрочем, от него и не требовалось.

— Яшенька, дорогой, ну наконец-то! — затараторила девица, будто давно уже его здесь подкарауливала, но представиться не подумала. — Вот уж кто нам поможет! Ведь поможешь, Яша, правда?

Яков кивнул: одной из своих несомненных добродетелей он считал неспособность отказать девушке, пусть и не вполне знакомой и даже не слишком красивой.

Снегопад, снегопад,

Если женщина просит,

— начал у него в голове акцент Нани Брегвадзе, но допеть не успел: девица как-то очень сноровисто втянула его в дверь. — Ну вот, пожалуйста, Яша, полюбуйся!

Любоваться, в общем, было особенно нечем. Типичная женская комната: всюду фотографии в дурацких рамочках, кисточки и рюши на шторках, не сильно ещё увядший оранжевый тюльпан в чисто вымытой кефирной бутылке на белой кружевной салфетке. Хозяйки стоят по стойке «вольно», лица зарёваны, на щеках мокрые дорожки. И тут же причина коллективного плача ярославен — мясистый красномордый мужчина в тельняшке. Сидит, как падишах, на аккуратно заправленной кровати, смял толстым локтем мягкую подушечку в расшитой вензельками нежно-лазоревой вьетнамской наволочке, поливает бедных девушек такими словами, что даже Шуцык зажмурился бы.

— Ну вот как, — вопросительно резюмировала та, что просила помощи, и замерла в ожидании.

Падишах обернулся к ней:

— А ты, йоп, ваще чеши в свою тундру замёрзших мамонтёнков открытым способом добывать.

Точно из Якутска, удовлетворённо подумал Яков — и тут же осознал весь кошмар возложенной на него ответственности. Ответственность была столь масштабной, что он даже пригнулся под ней. Но — только в душе, а снаружи постарался этого не показывать.

Моргнул, стряхивая липкое оцепенение, и предстал пред неизвестным, как лист перед травой.

— Простите, уважаемый, — начал Яков, ещё не зная, чем закончить.

— Эт-то ишо хто? — в него уставились очень красные глаза и очень толстый, сильно указательный палец.

— Это Яков, — представила якутянка. — Сейчас он тебе всё объяснит. Давай, Яша.

Яков недоумённо посмотрел на неё, как будто первый раз увидел. Она кивнула. Он перевёл взгляд на сидящего.

— Я… э… мне кажется, что ваше… э… пребывание в этом помещении представляется… в некотором роде… отнюдь… э… не… желательным?

Освободившись от непосильной ноши, вьетнамская наволочка упруго расправилась — и оказалось, что на ней живёт весёлый разноцветный колибри. Освободив птичку, угнетавшая её десница переместилась к груди мужчины, пальцы нащупали вырез тельняшки и потянули её вниз. Тельняшка оказалась упругой, так что действо слегка затянулось. Затем раздался звук, напоминавший автоматную очередь в сильно замедленном воспроизведении. Или вдумчивый, неторопливый пук.

Из образовавшегося в итоге декольте в сине-серую полоску с рваными краями угрожающе выглянуло большое, бледное, рыжеволосое пузо.

— Да я, йоп… три года… чтобы какая-то, йоп, вша… на подводном, йоп, флоте… военно-йоп-морском…

Сосредоточившись на вычленении смысла из произносимого, Яков пропустил важный для себя момент — когда оратор неожиданно резво поднялся на ноги. Но успел отметить, что его правая рука, покончив с тельняшкой, сжалась в нечеловеческих размеров кулак и стала, как снаряд катапульты, подтягиваться к плечу, находившемуся примерно на уровне Якового носа.

В такие минуты время сжимается. Он знал это не только по фильмам про войну, но и по собственному опыту. Когда-то очень давно, когда ему было лет девять, они с Гошей Рыбиным играли во дворе в хоккей.

Играли на ногах: Гоша ещё не выклянчил коньки у родителей, а Яша даже и не клянчил, потому что всё равно не умел на них кататься и даже учиться почему-то не хотел. И тут пришли большие пацаны, и друзьям пришлось сдвинуться в угол, так как оккупанты сначала просто носились по льду, как оглашенные, и специально тормозили так, что в Яшу с Гошей летели снопы острых ледяных брызг, а потом начали отрабатывать щелчки.

— Яша, сзади! — страшным голосом взревел Гоша.

Яша обернулся — и увидел шайбу. Она летела ему точно в лицо.

Он потом так и не смог объяснить ни себе, ни другу, откуда взялось время на то, чтобы осознать происходящее, бросить клюшку на лёд, низко присесть и, распрямившись, как пружина, перемахнуть через бортик, а потом снова опуститься на коленки, — и только тогда услышать густой, чёрный удар прессованного каучука о вздрогнувшую от такого коварства дощатую стенку.

Вот и теперь кулак моряка как сквозь воду скользил. Время замедлилось. Тетива катапульты разжалась, и страшный снаряд начал движение по незамысловатой траектории, упиравшейся Якову аккурат в подбородок.

И боец молодой

Вдруг поник головой:

Комсомольское сердце пробито,

— возопил в голове Краснознамённый хор Советской армии и Военно-морского флота имени Александрова, и Яков решил, что от груза ответственности пора избавляться. Он не бежал, нет: это было бы недостойно, да и некуда, если честно. Наоборот, расправил плечи и выпрямил позвоночник. И стал сантиметров на семь выше. Ерунда, подводника этим не запугать, но кулак приземлился не на лицо и даже не на шею, а где-то между ключиц — больно, конечно, но не смертельно.

Законы физики в очередной раз доказали свою универсальность: потенциальная энергия трансформировалась в кинетическую, и более лёгкое тело, соприкоснувшись с более тяжёлым, совершило перемещение в направлении, противоположном столкновению.

Тело Якова, состоявшее из костей и не желавшее их лишаться, уселось на кровать и возвращаться в исходное положение больше не собиралось. Более лёгкое тело поняло: добродетели могут быть не только приятными и иногда ещё и полезными; случается, что они вредны, а порой и опасны для здоровья. Причём, что особенно обидно, — для здоровья их же собственного добродетельного носителя.

— Александр, прекратить немедленно! Быстро в свою комнату, пока комендант не застукал! У тебя уже два предупреждения! На вокзале жить собираешься?

Этот рёв стал для Якова доброй вестью. Вопил повисший на страшном мужике маленький пышногрудый четверокурсник Мотя Корнев, с которого общага пылинки сдувала, потому что он был председателем студсовета и ведал вопросами расселения.

— А ты! Рехнулся, да? — выпроводив подводника со свисающими ошмётками тельняшки, Мотя набросился на Якова. — Да тебя прямо сейчас из универа отчислять надо!

— За что? — Яков, представив реакцию родителей, передёрнулся. — За что, Мотя?

— За хроническую неуспеваемость, тундра!

Он путает, подумал Яков. Тундра тут сегодня не я. Но сказал другое:

— Так я… Я ещё ни одного экзамена не завалил… У меня ещё даже ни одной сессии не было…

— За будущую хроническую неуспеваемость! Мозгов-то у тебя совсем нету, а без мозгов как учиться?

— Почему это у меня мозгов нету? Я на вступительных девятнадцать баллов набрал из двадцати!

— Ага, Веня тоже говорит, что мужчина,