До рая подать рукой - Дин Кунц

Думая о блюдцах, тарелках и блюдах трудностей, Ной вновь с трудом подавил смешок, который встретил бы такое же неприятие медсестры, как и первый.

– Но на все трудности, которые подсовывает нам этот мир, есть один ответ.

Хотя Ной более не мог носить бляху копа, душой он оставался на службе.

– Какой ответ? – спросил он, вспомнив бандита из «Круга друзей» со змеей, вытатуированной на руке, и надписью на футболке.

– Мороженое, разумеется! – И театральным жестом она сдернула крышку с прямоугольного контейнера с теплоизолированными стенками, который везла на тележке.

Внутри стояли вазочки ванильного сандея[43]с шоколадным кремом, кокосовым орехом, вишнями. Уэнди развозила своим подопечным вечернее угощение.

Уловив резкие нотки в голосе Ноя, она спросила:

– А какого вы ждали от меня ответа?

– Любовь. Я думал, вы скажете, любовь – вот ответ.

На ее губах заиграла ироничная улыбка.

– Судя по тем мужчинам, в которых я влюблялась, мороженое всякий раз брало верх над любовью.

Наконец он улыбнулся.

– Лаура хочет сандей? – спросила она.

– Сейчас она не сможет есть сама. Разве что если я усажу ее в кресло и покормлю…

– Нет-нет, мистер Фаррел. Я раздам сандеи, а с последним зайду к ней. И покормлю ее, если смогу. Мне нравится ухаживать за ней. Ухаживать за всеми, кто здесь живет… это мое мороженое.

Дальше по коридору, ближе к выходу, находилась комната Ричарда Велнода.

Через открытую дверь Ной увидел Рикстера. Освободитель божьих коровок и мышей стоял посреди комнаты в ярко-желтой пижаме, ел сандей и смотрел в окно.

– Если съесть эту вкуснятину перед тем, как лечь в кровать, – сказал ему Ной, – обязательно приснится сладкий сон.

– Сандей – действительно вкуснятина, – согласился с ним Рикстер. – Ты уже уходишь?

– Да. Ухожу.

Коротким вопросом Рикстер как бы говорил: здорово это, иметь возможность уйти, когда захочешь, даже лучше, чем сандей перед тем, как лечь в постель.

Покинув Рай для одиноких и давно забытых с его тенистыми дорожками, Ной полной грудью вдохнул теплый ночной воздух. Шагая к автомобилю, еще одному древнему «шеви», он попытался успокоить нервы.

Подозрения, которые вызвали у него слова Уэнди Куайл, оказались безосновательными.

Лауре ничего не грозило.

В будущем, если «Круг друзей» конгрессмена Шармера не сможет отказать себе в удовольствии свести счеты, удар будет нанесен по Ною, а не по его сестре. Джонатан Шармер был бандитом, надевшим тогу сострадания и справедливости, одеяние, которому отдавали предпочтение политики, но одежда не меняла его бандитской сущности. И одно из правил, по которым жил преступный мир, не считая, конечно, уличных отморозков, состояло в том, что разборки не касались членов семей, не имевших отношения к бизнесу. Жен и детей не трогали. Как и сестер.

Двигатель старушки завелся с пол-оборота. Прежний автомобиль требовал больших усилий. Легко нажалась кнопка, отпускающая ручник, без проблем включилась первая передача. И дребезжание старенького корпуса не мешало бы разговору, если бы рядом с Ноем кто-нибудь сидел. Черт, да это не «шеви», а «Мерседес-Бенц».

Чистить зубы без зубной пасты – не лучший способ ухода за ними, но аромат «Пепсодента» не улучшал букет ночного коктейля.

Лишив зубы мятного угощения, Микки вернулась в свою крошечную спальню, где уже стояли пластиковый стаканчик и ведерко со льдом. А в нижнем ящике маленького комода она держала запасы дешевой лимонной водки.

Одна полная, а вторая початая бутылки лежали под желтым свитером. Микки не прятала выпивку от Дженевы, тетушка знала, что она перед сном любит пропустить стаканчик-другой. Микки обычно это и делала, независимо от того, хотелось ей выпить или нет.

Микки держала водку под свитером с тем, чтобы та не попадалась ей на глаза, когда она лезла в ящик за чем-то еще. Вид бутылок, если они ей не требовались, ухудшал настроение, даже вызывал чувство стыда.

В этот вечер ощущение собственного бессилия напрочь заглушило стыд. Абсолютная беспомощность, так хорошо знакомая с детства, вызывала раздражение, перерастающее в слепящую злость, которая отрезала ее от других людей, жизни, надежды.

Чтобы избежать мучительных раздумий о том, что она ничем не может помочь Лайлани Клонк, Микки налила в стаканчик анестезирующее средство поверх нескольких кубиков льда. Пообещала себе вторую порцию лекарства, в надежде, что водка вгонит ее в сон до того, как беспомощность обратится в злость. Последняя приводила с собой бессонницу.

За неделю, прошедшую после переезда к Дженеве, она напилась только раз. Более того, два из семи дней не прикладывалась к алкоголю. И сегодня не собиралась напиваться, хотелось лишь перестать волноваться из-за маленьких девочек, той, что жила по соседству, и себя, какой она была не в столь уж далеком прошлом.

Раздевшись до трусиков и топика, Микки с ногами уселась на кровати, подложив под спину подушку, и маленькими глотками пила холодную водку в теплой темноте.

За открытым окном застыла ночь.

С автострады доносился гул транспортного потока, не умолкающий круглые сутки. Менее романтичный звук, чем перестук колес поездов, который она слышала в другие ночи, в другом месте.

Тем не менее она без труда могла представить людей, использующих автостраду для того, чтобы перебраться из одного места, где их все устраивало, в другое, ничуть не худшее, путешествующих от счастья к счастью. Людей, жизнь которых имела смысл, цель, приносила удовлетворенность. Разумеется, речь шла не обо всех. Даже не о многих. Но были и такие.

В черные периоды своей жизни она не могла даже представить себе, что где-то могут быть действительно счастливые люди. Дженева полагала прогрессом появившуюся у нее пусть хрупкую, но надежду, что такие люди есть, и Микки очень хотелось, чтобы так оно и было, но она боялась, что и тут ее будет ждать разочарование. Вера, что миром все-таки правит добро, что существование человека имеет свое предназначение, требовала мужества, потому что подразумевала ответственность за собственные действия… и потому что всякая попытка позаботиться о ком-либо подставляла сердце под еще один удар.

В дверь легонько постучали.

– Входи, – откликнулась Микки.

Дженева оставила дверь открытой. Присела на край кровати, боком к племяннице.

Тусклая лампочка под потолком коридора едва разгоняла темноту комнаты. Тени наваливались на свет, вместо того чтобы разбегаться от него.

И хотя густой полумрак скрывал лица, Дженева не решалась взглянуть на Микки. Смотрела на стоящую на комоде бутылку.