Сказки чужого дома - Эл Ригби

– Да. Гаси.

Он молчал, пока она поднимала светильник. Отвинчивала хитрую крышку с защелкой. Смотрела на пляшущее пламя и тушила его. Офицер заговорил, когда Ева уже прошла к подоконнику; осталось всего одно пустое место у самого края оконной ниши.

– Мы преследовали поезд. Я и один из Син-Четверки, остальные отстали. Мы настигли его в начале погони и забрались в него. Тот, с кем я был, – в последний вагон, я – в предпоследний. Очень быстро поезд нас вышвырнул, но… мы успели кое-что увидеть. Оба. Разное. И спятили тоже по-разному.

Краусс не подходил. Ева не оборачивалась, но чувствовала: светильник, который он держит, все еще горит. Сопровождающий офицер не решается его погасить.

– Тот, с кем я шел, не был трусом. Мне казалось, его вовсе невозможно напугать. Когда мы нашли его… он поседел. Тронулся умом. Он разбил затылок, но это была не единственная его травма. Когда его осматривали, нашли другое, чего не смогли объяснить. Это… противоестественно.

Вот бы снова зажечь фонарь. Но Ева просто стояла, борясь с желанием обернуться и убедиться: один еще горит. Хотя бы один, в руках офицера. И горит ярко.

– Он был в укусах, Хава. В человеческих укусах, и на него напало не одно существо, а десятки. Будто… стая. Он нес какую-то чушь. Того, о чем он рассказал, просто не может быть. И не было. Никогда.

Он замолчал, и Ева вдруг осознала, что не готова спросить о том, о чем она думала. Не сейчас, потому что в комнате слишком мало света, на улице тени, а поезд все еще ходит по своим рельсам. Она задаст вопрос про другое. Более важное.

– Что… видели вы?

Ева заставила себя обернуться. Краусс стоял примерно в трех шагах и действительно держал непогашенный фонарь. Он сжимал нижнюю часть каркаса так крепко, что на его руках выступили жилы. Побелевшее лицо освещали рыжие блики. Искажали его. Сильно старили, подчеркивая темные круги под глазами.

– Об этом лучше не знать ле, которые идут служить Длани.

– Об этом лучше не молчать, если это не дает покоя. – Ева посмотрела на него в упор. – Вы уезжаете куда-то, где опасно. Можете умереть. И…

Она почувствовала ком в горле. Торопливо дернула плечами, собираясь извиниться за все это слюнтяйство, но услышала отрывистое:

– Уезжаю. Скоро.

– Что вы видели? – повторила девочка. – И… почему вы хотите опять ловить Зверя? Зачем? Неужели…

Щелкнул верх светильника. Краусс наклонил голову. Он завороженно разглядывал пламя, оно тянуло завиток вверх и все глубже проникало к нему в зрачки.

– Там, в вагоне, я увидел два десятка мертвых детей. Просто детей, девочек и мальчиков, где-то от пяти и до пятнадцати юнтанов. На полу, на лавках, у окон. Они, наверное, попали под перекрестный огонь, когда там сражались. Были и мертвые солдаты. Серые… алые…

– Дети? – тихо переспросила Ева.

– А потом раздался голос Зверя. Я слышал его с самого начала, но тогда он звучал особенно отчетливо. Голос повторял имена, даты и события. Множество. Но все они были связаны с одним и тем же. И…

Краусс задул огонь. Ева отвернулась и стала ждать, пока он подойдет и поставит светильник рядом. Он приблизился. Теперь их обоих скрывала темнота. На улице ничего не было видно, кроме сикинараи и бледных ликов Сестер в Небесном саду.

– Кажется… – голос офицера звучал совсем глухо, – это и были «секретные документы», о которых ходили слухи. И эти документы были действительно опасны для всех, кто напал на поезд. Для меня. Но я не вправе…

В конце концов, плевать она хотела на давние тайны Син-Ан. Девочка не стала допытываться и лишь хотела коснуться его плеча, но вдруг передумала. Курсанты, как она заметила, не позволяли себе вольностей со старшими. А ее и так слишком выделили. Пора было с этим заканчивать.

– Возвращайтесь, – попросила Ева, делая шаг назад. – Вы так здорово рассказываете истории. Могли бы… стать писателем. Почему вы не преподаете, например, литературу? Не ведете кружок? Вы…

Отступая, она видела застывшую спину, каменные плечи и низко опущенную косматую голову. Краусс будто врос в пол в своей полупустой комнаты. Ева вздрогнула и поняла, что он смеется.

– Литература. Кружок…

– Да, – внезапно онемевшими губами сказала она. – Ведь вы… такой замечательный.

Он не обернулся и очень быстро перестал смеяться.

– Я был командиром Алой Сотни, милая ле. И совсем скоро буду командовать ею снова. А когда все кончится… я наконец разломаю эту железную дорогу ко всем проклятым ветрам.

[звон водяных колокольчиков] Три сделки

1. Калека

710-й юнтан от создания Син-Ан. Близится Перевеяние

Сиш Тавенгабар слегка наклонил стакан. Остатки кристально прозрачной синей айрáн – крепкой настойки на симирѝтовых ягодах – устремились к стенке и заплескались, обнажая выпуклое стеклянное дно.

– Ясно. Не подумал бы. Скот-и-ина, – задумчиво протянул шпринг и дернул острым подпаленным ухом. – Значит, твоя вина…

– Значит, моя, – ровно отозвался Грэгор Жераль.

За окном шумел Аджавелл; с верхнего этажа башни открывался привычный вид на Осевую улицу – голубую, совсем как настойка в стаканах, но с золотыми вкраплениями. Грэгор Жераль проводил больше времени в Галат-Доре, но по-особенному любил именно Аджавелл. Строгий, в отличие от пестрой Первосветлейшей. Стройный и тянущийся вверх, ни капли не увязший в земле, в отличие от грязноватого Такатана. Аджавелл успокаивал. Прояснял мысли. Или, если их не было, неплохо на них наводил.

– Что Рин Краусс тебе сказал?

Тавенгабар залпом осушил стакан и облизнулся с явным намеком: есть еще? Жераль предпочел этого не заметить. То, что они вообще позволили себе выпить в рабочее время, остро напоминало, что что-то… впрочем, незачем врать. Не что-то. Все очень сильно не так.

– Что я спятил и он меня убьет. Впрочем, первое – не новость. Он часто переносит собственные недуги на других.

Тавенгабар низко, протяжно расхохотался в ответ, но его голубые глаза остались холодными и сосредоточенными. Въедливо заскользили по прямой, широкоплечей фигуре ки. Шпринг не обладал нюхом, но что-то чуял, ему явно хотелось понять, насколько приятеля потрепали и как это на нем сказалось.

– Знаешь, может, ты прав. Но то, что ты сделал… бедняга Лир… – начал он.

Жераль оборвал его нетерпеливым взмахом руки:

– Поверь, я понял, что виноват, еще не отсоединившись. Я попробую это исправить. Я слежу за его состоянием, он пока редко приходит в себя, много спит. Но говорят…

– Я могу поехать.

Шпринг произнес это словно не своим голосом. Изменился и взгляд, став глубже и смягчившись. Жераль увидел, как дернулся длинный, весь в белых подпалинах, хвост, и на мгновение ощутил тошноту.