Требуется влюбленное сердце - Марина Крамер

Я даже задохнулась от несправедливого обвинения, хотела возразить, но он не позволил:

– Не унижай себя еще большим враньем, Даша. Я видел твои письма.

– Я не писала их!

– Я уже не хочу выяснять, так ли это, – равнодушно сказал Витя. – Об одном прошу: Олеську не бросай.

– Ты с ума сошел! – завопила я. – Я никогда не брошу ни ее, ни тебя! Вы моя семья!

– Все, Даша, хватит. Надеюсь, я оставил тебе достаточно денег, чтобы моя дочь ни в чем не нуждалась.

Больше он ничего не сказал, сидел молча и, казалось, даже не слышал, как я пытаюсь до него докричаться, объясняя, что сама не понимаю, откуда взялись письма. Так же молча он поднялся и ушел с конвоиром, а я всю ночь ворочалась в постели, с замиранием сердца думая о завтрашнем заседании.

Последним ударом стал приговор и то, как повел себя Витя после его оглашения. Он даже не взглянул на меня, подставил руки под наручники и ушел – прямой, гордый, не смирившийся и не простивший. Но и бороться дальше отказался, как отказался и подать кассационную жалобу.

Мама, растерянная, постаревшая, пыталась уговорить меня поехать к ней, но я отказалась и только попросила побыть с Олесей какое-то время. Мне нужно было прийти в себя, уложить все мысли по полочкам и подумать, как жить дальше и что делать. Я не собиралась оставлять Витю в тюрьме, он не должен расплачиваться за то, чего не совершал, и я обязана ему помочь.

Соля, не приехавшая на суд из-за какой-то внезапной проверки в банке, явилась ко мне домой вечером, привезла вино и две коробки пиццы и в ответ на мой вопросительный взгляд сказала:

– Что теперь – голодной сидеть будешь? Я не отмечать тут собралась, нечего отмечать. Но и хоронить себя тоже незачем.

Мы весь вечер просидели в кухне, заедая пиццей разговоры ни о чем. Я рассказала Соле о том, как Витя вышел из зала суда, как я почувствовала его обиду на меня и то, что он не простил.

– Дашка, мужику сложно доказать, что измены не было, особенно если есть какие-то улики. Пусть даже они к тебе не имеют отношения. Он сопоставил какие-то ему одному известные мелочи – и вуаля, ты виновата. И его нужно носом натыкать в доказательства, как кота в тапочки, чтобы он поверил. И еще – он должен хотеть поверить, понимаешь? Сам должен хотеть. А Витя не хочет… И даже когда он освободится, то вряд ли вернется к тебе – слишком уж дорого ему обошлась вся эта ситуация.

Не знаю, вино или эти слова, а то и все вместе заставили меня уйти в спальню. На тумбочке лежала упаковка снотворного – нетронутая, видимо, мама принесла когда-то на всякий случай. Я выдавила все таблетки в ладонь и забросила в рот. Горький привкус едва не заставил меня побежать в ванную и попытаться избавиться от смертельного угощения, но я поборола себя. Соля права: Витя никогда меня не простит и никогда ко мне не вернется. Тогда к чему это все тогда, если его не будет рядом? Я без него никто. И мне без него – никак. Нет смысла.

Я не помнила, в какой момент в комнату вошла Соля, как утащила меня в ванную, как вливала мне в рот воду, стараясь вызвать рвоту, как приехала «Скорая» и меня на носилках вынесли из квартиры. Даже неприятных процедур в больнице я не помнила. Мне казалось, что все это только приснилось. Соля на своей машине отвезла меня за город, в клинику неврозов. Я все еще плохо соображала, что происходит, но исправно пила прописанные лекарства, избегая только снотворных. Гуляла, ела, спала, общалась с врачом – приятной молодой женщиной с мягким голосом. Телефона не было – его забрали. В день посещений приехала Соля, сказала, что мама и Олеся думают, будто я на море, – и не надо их волновать. С этим я была согласна…

Поскольку свободного времени внезапно образовалось много, я постоянно думала о том, кто же мог на самом деле убить Алексея в маминой квартире. Ведь совершенно очевидно, что кто-то, прикрываясь моим именем и используя мой почтовый ящик, заманил его туда и убил. Но кто и зачем? Тот, кому нужно было обвинить в этом Витю и упрятать его в тюрьму. Вот только мне и в голову не могло прийти, кто мог настолько ненавидеть моего мужа, чтобы не побояться и пойти даже на убийство, только бы… Только бы – что? Кто выигрывает от Витиного ареста? Он – единственный владелец агентства, с которым, кстати, мне теперь придется что-то решать. У него нет никого из родственников, кроме нас с Олесей. Его приятели – даже не могу назвать их друзьями, потому что близкого общения ни с кем у Вити не было – вряд ли имели против него что-то такое, чтобы подставить и обвинить в убийстве, да и нужно было хорошо знать нашу жизнь, чтобы обставить все так, как это было сейчас. По всему выходило, что искать нужно в том кругу, в котором мы общались чаще всего, и это, как ни странно, мои подруги и их мужья. Но подобное предположение вообще казалось мне бредовым: с девчонками мы дружили с первого класса, их мужья – порядочные люди, а Солькин Илья, хоть и торговец средней руки, но все-таки вряд ли стал бы так заморачиваться, да и ради чего? Какая Илье выгода в том, что Витю посадили на семь лет? Он от этого ничего бы не приобрел – как и мужья Иры и Леры. Но тогда кто же? Может быть, я все-таки чего-то не вижу, потому что считаю этих людей близкими и не способными на такой кошмарный поступок? Может быть, человек посторонний сможет разглядеть это? И мне на ум пришла фамилия следователя, которая занималась делом об убийстве Полосина. Обладая хорошей памятью на цифры, я почти сразу смогла вспомнить и ее телефон. Теперь дело было за малым – сделать звонок. Придется побеспокоить Солиного друга-доктора, при содействии которого я попала сюда, а не в психиатрический стационар.

Я подкараулила его у кабинета в понедельник, сбивчиво объяснила, что мне срочно нужно сделать один звонок, это крайне важно. Доктор покачал головой, но телефон дал и даже вышел из кабинета. Я позвонила и попросила Крошину приехать ко мне в пятницу. Та удивилась, но обещала, что приедет. Мне стало немного легче – если она выслушает меня и попробует разобраться, возможно, удастся помочь Вите доказать, что он невиновен.

Выходя из кабинета, я наткнулась на доктора – он, видимо, только что взялся за ручку, чтобы войти.

– Спасибо, Лев Михайлович.

– Да-да, не за что… – пробормотал он как-то поспешно и слегка испуганно.

Он вошел в кабинет и щелкнул замком, я опустилась на колено, чтобы перевязать распустившийся шнурок кроссовки и вдруг услышала:

– Не бросай трубку! Нет, я не могу перезвонить, это срочно! Ты знаешь, кому сейчас звонила твоя подруга? Следователю! С чего взял? А она сказала, что знает, кто мог убить и кто мог мужа ее подставить! Соля! Во что ты меня втравила? Если сюда полиция явится, я не смогу ничего сделать, я и так нарушил все что можно! И что ты мне прикажешь делать? На лекарства ее посадить, чтобы невменяемой казалась? С ума сошла? Меня лишат и лицензии, и диплома, да еще и дело пришьют! Нет, я сказал! Этого не будет, не проси!

Лев Михайлович звонил Соле… и смысл их разговора сводился к тому, что я должна выглядеть невменяемой, если приедет следователь. Не совсем еще отдавая себе отчет в том, что делаю, я пошла к выходу из административного корпуса. Подходя к лестнице, ведущей на второй этаж, я вдруг услышала шаги и, повинуясь совершенно непонятному порыву, юркнула в небольшую нишу под лестницей. Там было темно, и никто бы меня не увидел.