Петербург 2018. Дети закрытого города - Мария Чурсина

Камень впился в босую ступню, но Вете было все равно. Она уже видела просвет между домами: там в кронах деревьев горел рыжий фонарь, его отражения плавали в лужах. Последняя арка.

Вета выскочила на знакомую улицу, судорожно соображая, куда теперь. Кое-где светились фонари: над глухим забором стройки и чуть дальше – у кленового парка. Она выбежала на середину пустой дороги. Пусть лучше ее схватит патруль, чем тот, кто выбрался из подвального окошка. Вета даже мечтала о том, чтобы навстречу ей попался патруль.

Оглянуться она не смогла бы, даже если бы очень захотела. Еще полквартала: мраморный силуэт памятника между кленами, знакомая вывеска продуктового магазина. Вете повезло: дверь подъезда оказалась не заперта изнутри.

Она бросилась пешком по лестнице, опасаясь, что лифт отключен. На пролете пятого этажа со ступенек поднялась темная фигура.

– Где ты ходишь? – Антон схватил ее за плечи. – Ты с ума сошла, да?

Прижимая к груди грязные туфли, Вета сжала зубы, чтобы не заплакать.

– Я… там что-то было. Что-то черное, вылезло из подвального окна и пошло за мной. Это не человек. Что это?

Антон отобрал у нее сумку, вытряс из бокового кармана ключи. И только когда дверь квартиры захлопнулась за ее спиной, сказал:

– Успокойся, не надо устраивать панику. Я уверен, что это поймают и уничтожат. Это сущность. Нельзя выходить на улицу по ночам.

* * *

Дальше потянулись одинаковые дни. Небо, серое, как воды Совы, висело над домами, цепляясь за антенны и верхушки кленов. Вета вставала в шесть каждый день, без будильника. Она привыкла к тому, что постоянно хочет спать, и по дороге в школу закрывала глаза, лбом упираясь в поручень автобуса. Она ловила себя на том, что верх ее мечтаний – сидеть в полной тишине, бессмысленно глядя в пространство.

Одинаковые дни.

– Отчеты о воспитательной работе с классом! – прикрикивала Лилия на собраниях. Лилия нужна была для того, чтобы в мире оставалось что-то незыблемое. И Вета выводила каллиграфическим почерком: «Майский Арт прогулял урок математики. Проведена беседа. Успеваемость повысилась. Дементьев Валера пришел в школу в мятой рубашке. Проведена беседа. Стал одеваться аккуратнее».

– Вера, где твоя жилетка? Опять в стирке? Я с первого сентября ее на тебе не видела. Сегодня буду звонить родителям.

«Елизавета Николаевна, вы что за мазню устроили в журнале! Это официальный документ, между прочим». Очередные нападки Лилии. На такое главное – молчать.

С утра они рисовали стенгазету. Во вторую смену Вета приходила к ним на уроки.

– Что Тихонова, что краснеешь, стыдно? – в голос возмущалась математичка, глядя на мнущуюся у доски Аню. – Перед кем, интересно, передо мной или перед вашим классным руководителем?

Мероприятие в музее – Мир показывал восьмиклассникам фотографии строящегося Петербурга. Дети были притихшие какие-то, прибитые. Может, так же спали с открытыми глазами, как Вета. Серое небо висело над школой, как разорванное ватное одеяло.

Одинаковые дни. Однажды Вета замерла над стопкой контрольных работ и пришла в себя только оттого, что Роза толкала в ее сторону очередную коробку с печеньем – изрядно зачерствевшие сахарные звездочки. Она глотала их, запивая чаем, почти не чувствуя сладости.

– Запишите: гладкая мускулатура.

Пишет Руслана на первой парте, Алейд на второй. Вера делает вид что пишет. Аня рисует в тетради фантастические цветы, Валера мнет в пальцах оборванный с фиалки листочек. Нужно сделать ему замечание, чтобы окончательно не угробил цветы – наследство Жаннетты, – но нет сил. Вета сама почти спит, указкой тыча в развороченный кишечник манекена.

За окном автобуса по утрам – серое марево тумана, как будто небо опускалось на асфальт, а к полудню медленно поднималось выше, оставляя грязные клоки на ветках деревьев, на фонарных столбах. По вечерам огни Петербурга таяли в этом тумане.

В десять выключали свет во всех домах. Она приезжала в девять и торопилась, чтобы успеть хотя бы помыться. Есть она приспособилась в темноте. В темноте же по выверенной очереди она звонит восьмиклассникам. Трубки брали чаще родители – уставшие, нервные, дерганые, как и сама Вета. Она добивалась, чтобы они заглянули в комнату к ребенку. Они рапортовали: уроки сделал.

Они придумали эту любовь, они в нее поверили.

Это просто ее работа. Кто-то стоит с автоматом на вышке, а она добивается, чтобы мама Арта постучалась в дверь его комнаты. Иначе Арта завтра найдут мертвым.

Вета уже давно не бывала в своей квартире, и даже не вернулась за брошенной там зубной щеткой – купила новую. После музея ее часто забирал Антон, и в служебной машине вез домой. Они молчали, как будто застревая в двух разных пространствах. Вета наспех пролистывала учебник, чтобы хоть знать, о чем говорить завтра, на уроке в девятом классе.

Одинаковые дни.

«Двадцать третье», – выводил в тетради пятиклассник Слава, засевший за первой партой.

«Двадцать третье?» – поразилась Вета.

Лилия больше не говорила с ней лично. Покривила губы, разглядывая стенгазету, положенную по воспитательному плану, и молча отошла. Поздоровались восьмиклассницы, устроившиеся на подоконнике.

– Слезайте немедленно! – шикнула на них Лилия.

– Вера, где безрукавка? Давай я ее сама постираю, раз у тебя нет сил, – устало возмутилась Вета.

– А я в безрукавке! – похвасталась Алиса.

Серое небо висело, проткнутое верхушками кленов.

Двадцать четвертое сентября. Служа другим, расточаю себя

– Это ненаучно, – согласилась Вета, разглядывая блики в чашке с чаем.

Щелк – выключили свет. Без мерного гула холодильника стало непривычно тихо.

«Десять вечера, – отметила она машинально, она всегда определяла время по этому щелчку, – пора по кроватям».

Вета услышала, как Антон садится на стул напротив, схватилась за горячий бок кружки.

– А что научно? – монотонно протянула она. – Научно – ставить эксперимент с контролем. Ты считаешь, я должна обращать внимание, например, на Арта и абсолютно забыть, например, про Аню? И посмотреть, как быстро она помрет? Это будет научно?

Антон многозначительно хмыкнул.

– Научно, – согласилась Вета сама с собой. – Но я так не сделаю.

Он повозил кружку по столу. Когда глаза привыкали к полумраку, заливавшему комнату, становилось спокойнее. Редкие фонари вдоль трассы тянулись ожерельем до темного горизонта.

– Так ты долго не продержишься, – повторил Антон фразу, с которой и начал разговор. Он, видимо, готовил ее и долго выверял, потому что повторял раз от разу, как единственный аргумент. – Ты и так еле жива. Ты вся бледно-синяя, я удивляюсь, как еще шевелишься. В таком состоянии долго не протянуть.