Петербург 2018. Дети закрытого города - Мария Чурсина

– Почему? – спросила Вета.

– Ее травили в школе, вы должны бы знать. Наверное, девочка не выдержала. – В голосе Лилии больше не было похоронной скорби, но Вета подумала, что ей очень бы пошло выступать на похоронах: «Мы все запомним усопшего как прекрасного человека…» Человека?

В голосе Лилии теперь было только назидание: «Вы плохой учитель. Плохой, самый отвратительный».

– Я знаю, но она бы сказала мне.

Лилия выразительно поджала губы. Учителя, как и актеры, – поняла Вета, – все должны делать очень выразительно, чтобы их поняли правильно. Чтобы никто не упустил воспитательный момент.

– Она бы сказала вам, что собирается покончить с собой?

Жутко непедагогично обсуждать такие темы прямо в холле – мамы дергают первоклашек за руки, уводят их подальше. Дети оборачиваются с интересом. Вряд ли они понимаю, о чем речь, но если запретно, значит, интересно, разве нет?

Вета вспомнила, как гуляла ночью по набережной.

– Да. Она бы сказала. Мы с ней часто разговаривали, – выпалила Вета без тени сомнения.

«Вы обещаете любить меня?»

Она похолодела. Мурашки побежали по спине, пальцы вцепились в колени, оставляя, наверное, царапины и синяки.

«Обещаете?» – требовала Рония, а за ее спиной влажно ударялась о бетонный парапет Сова.

– Я не знаю, – вздохнула Лилия, разом превращаясь в уставшую и почерневшую от переживаний, немолодую уже женщину. Потерла переносицу. – Неужели вы не видите, что происходит? Это страшно, страшно.

– Так сделайте что-нибудь, – закричала Вета в голос, потому что вдруг явственно ощутила, что за маской усталости и горя Лилия прячет что-то другое. Маску срочно требовалось сорвать, было очень важно увидеть ее настоящее лицо, но Вета опять готова была скорчиться от беспомощности.

Осознание прошло внезапно, как проблеск молнии в небе, – они взяли ее только для того, чтобы все на нее свалить. «Неопытный педагог. Не умеет работать с детьми. Не досмотрела…» И поэтому ушла Жаннетта. И поэтому так взвыл директор, когда Вета принесла заявление.

Жаннетта сказала: «Потому что ты ничего не знаешь. Ты из другого города».

– Сделайте хоть что-то, – зашипела она сквозь зубы. От нее уже шарахались, как от прокаженной. И вновь вошедших в холл утаскивали прочь: вдруг свихнувшаяся учительница примется швыряться вещами! – Вы же знаете, что здесь происходит. Я вижу, вы знаете! Почему вы ничего не делаете? Дети умирают.

Лилия шагнула назад, поправляя очки. Не испуганная, нет, ни капли. Она снова притворялась, и на этот раз притворялась ошарашенной – ну разве можно так вести себя, Елизавета Ник…

– Что с вами? Понимаю, переутомились, но нужно же держать себя в руках, Елизавета Николаевна. На вас вообще-то дети смотрят. Идите умойтесь. Или нет, лучше идите домой, отдохните там. Я попрошу Розу провести ваши уроки, она сумеет.

Бескровные губы сжались в презрительную линию, и Вете захотелось вцепиться ногтями в ее бесстрастное лицо, в маску, которая выражала все, что нужно, и скрывала все, что нужно. Сердце бешено колотилось о черепную коробку, и туман застилал глаза. Не белесый, как над городом, – черный туман ярости.

Она почти слышала, как шептались за спиной. Почти видела перекошенные, жадно повернутые в их сторону лица. Мелькнула мысль – если выставить себя совершенно сумасшедшей, может, ее выгонят из школы насовсем? Обязаны же будут выгнать. Сладкая мечта.

– Я не уйду, – сказала Вета, успокаивая сбившееся дыхание. – Я останусь. У меня сегодня урок с моим классом.

Она уходила по коридору, мимо распахнутых дверей, и каблуки норовили подвернуться. Первоклашки прижимались к стенам.

В коридорах школы шумела большая перемена. Меловая пыль и просто пыль стояла в воздухе пеленой, и Вета открыла окна в кабинете, чтобы хоть немного проветрить. Цветы пришлось переставить на парты, а самой закрыться в подсобке – уже по-настоящему осенний ветер пробирал до костей.

Она опустилась на свое место за столом, бросила беглый взгляд на кленовую аллею, и почти сразу же заметила Антона. Сердце больно укололо. Она схватила плащ и, кое-как заперев кабинет, слетела по лестнице вниз. Вета не знала, сколько Антон там уже стоит – может быть, собирается уходить?

Дети цветным потоком шапочек, курток и ранцев неслись к выходу из школьного парка. Монохромные и серьезные старшеклассники стояли у спортзала группками, ежились под осенним ветром, поднимали плечи, но в школу не шли.

– Привет, – сказал Антон простуженным голосом. – А у вас, оказывается, кого попало в школу не пускают.

Она попыталась улыбнуться – и так прекрасно знала, что не пропустить его вряд ли кто-то смог, разве что повозмущались бы вслед.

– Ага. Меня саму сегодня пытались выгнать.

– …Еще она меня ущипнула, и я потом потеряла желтый фломастер, – увлеченно рассказывала маме девочка с двумя бантами в рыжих волосах. Мама увлекала ее за руку дальше, к воротам.

– А где ты его потеряла?

– Там, где сидела.

– А где сидела?

Голос почти утих, но Вета видела, как девочка пожала плечами:

– Да везде.

Они оба смотрели на девочку, та подпрыгивала на каждом шагу, и волосы ее были такого же цвета, как опавшие листья. Смотрели, может быть, потому, что слов друг для друга больше не было.

– Знаешь что, – сказала Вета, непривычным чужим жестом потирая шею. – Прости. Я вчера перегнула палку. Я не хотела, чтобы ты уходил. Ты мне нужен.

Улыбаться было невыносимо, от этого ныли губы и зудели виски. Ветер давно залез под плащ и сидел теперь там, притихнув, но все еще холодный и злой. Вета сложила руки на груди, чтобы сохранить остатки тепла.

– Ты прости, что я наговорил тебе всякого. По-идиотски вышло, понимаю. И рассердилась ты за дело.

Ей было жутковато смотреть в его лицо – как будто смертельно больного, всего в темных тенях. Вета вспомнила, что хотела уехать, вспомнила свою сегодняшнюю догадку, потом – что ей предстоит урок с восьмым «А», и ей стало совсем невыносимо.

– Пойдем прогуляемся, я уже видеть не могу эту школу.

Она подумала и взяла его под руку. Если из окна на них смотрит Лилия – пусть пойдет красными пятнами от злости. Демоны с ней и с ее непедагогичностью.

Удивительно, но за кованой оградой захотелось дышать, пусть и сумерки лежали на крышах домов похоронной шалью, прямо сейчас ей хотелось дышать и жить дальше. Еще три часа до урока со своим классом. Что она им скажет?

– Я слышал про Ронию, – сказал Антон. – То есть как услышал, так и приехал. Она же из твоего класса, да? Как обстановка?

Растворялись в серой мути тумана цветные дети, рассыпались, как горох из мешка, из ворот школы и тут же скрывались, таяли, разбегались по подворотням. Посреди тротуара замерли две подружки, коса одной расплелась совсем, и пряди блестящих волос лежали на плече. Они бросились в сторону, через дорогу.