Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская

– Ах, не спрашивай. Я слово дала, да только его не сдержала.

Анна вдруг почувствовала странную тревогу. Не потому, что обета не выполнила в срок, она ведь и не назначала его точно, а от чего-то другого, не имеющего пока определения. Росла беспричинная тоска, гнала прочь. Что могло случиться за стенами тихой обители? С кем беда? С сыном? С Юрием? С суженым? Она уехала, не сказавшись, как уезжала не раз, и не раз беспокоилась о родных, но не так, как теперь. Значит, что-то стряслось.

– Прощай, отче, домой поеду, загостилась.

– Удостой чести, княгиня, отобедай со мной. Солянка грибная удалась, пирог твой любимый готов, с дерябой. Ох, и хороша нынче деряба!

– Спасибо, в другой раз! – Она устремилась к дверям так поспешно, будто возвестили о пожаре. По монастырскому двору почти побежала… Настоятель что есть мочи старался поспеть за ней. Дышал хрипло, кашлял. Анна опомнилась, пожалела его, хилого, немощного. Остановилась, сказала ласково:

– Не провожай, отец.

Но тот упрямо заковылял следом. Пришлось ей сбавить шаг, пойти с ним рядом. Им кланялись со всех сторон, сгибались до земли, издали и вблизи.

Во дворе сохло сено. Его сгребали в маленькие стога, носили охапками в ниши толстенной монастырской стены, в закрытую со стороны села пещеру главных ворот. С удивлением заметила Анна, что неподсохшее сено ворошат черницы. Они тоже почтительно поклонились. Только одна, повернувшись спиной к идущим, так и не оставила работы. Высокая, статная, со знакомой Анне осанкой.

Ледра! Но откуда ей здесь взяться? Так вот почему тревога – Лед-ра! Однако тревожиться из-за её появления не стоит: что значит искусство любовных утех этой девки по сравнению с властью княгини! Власть, подкреплённая рождением наследника, – вот это сила, так сила. Только бы с ним ничего не случилось…

Тревога не отпускала. Анна не слушала настоятеля, а он говорил:

– Не поклонилась – застеснялась. Теперь миряне охальничают, как завидят монахинь и монахов вместе, за работой. Ей более других хулы достаётся: лицом и статью прекрасна. Мужики на неё заглядываются, и мысли у них, – настоятель закашлялся, – греховные. А прежде, в старые времена, доордынские, чернецы и черницы живали в одних стенах, общежитийный уклад имели. – И, уже попрощавшись, когда Анна села в возок, а дружинники княгини вскочили на коней, оградили её спереди и сзади, сказал тихо, доверительно: – Богоматерь была доброй, кроткой женщиной на земле, вернее Пречистой Девой, и на небе она лишь посредница между Богом и людьми, – и, усмехнувшись, бормотнул: – Там тоже главенствует мужское начало…

Во власти неослабевающей тревоги, Анна больше не думала о своём творении, не хотела и размышлять о борьбе мужского и женского начала, не замечала убывающих под колесами возка вёрст. Ей казалось, колёса перестали крутиться, возок стоит, и она то и дело кричала вознице:

– Скорей, скорей, скорей!

Мчались навстречу могучие сосны, ближе к реке их сменили дубы, потом справа и слева от дороги замелькали одинаковые жёлтые нивы. Лишь количеством расставленных на них копен отличались они одна от другой. Но копны, что справа, что слева, – одна в одну, похожи на кукол, разбежавшихся по столешнице. Сравнение это мелькнуло в сознании Анны, но не вернуло к действительности. Очнулась она только у переправы через Оку.

На переправе, как всегда в летнюю пору, было полным-полно народу. Люди, собравшиеся из приокских сёл, смиренно ожидали в тени ивняка, когда отдохнут перевозчики. Те от солнца и чужого любопытного глаза укрывались в шатре. На солнцепёке крутилась детвора, на этом и том берегу: купались до посинения (вода в Оке холодная), пытались ловить рыбёшку. Княжеская ладья была наготове, и гребцы лежали на песочке близ неё. На другой стороне дожидалась своего часа – другая. Ждал Анну любимый конь. Завидев княгинин поезд, он протяжно и радостно заржал. Он всегда радовался встрече с хозяйкой и волновался, когда она оставляла его на городском берегу: рвался за ней, готовый плыть рядом с ладьёй. Но, опасаясь коварной, мощной окской стремнины, Анна предпочитала менять лошадей.

«Вот ведь, вроде бы и не разумное существо, а тревожится, любит», – думала Анна, потчуя коня припасёнными с утра сухариками. Близость к дому, мирная обстановка переправы, приятное покачивание ладьи успокоило её. Тревога сменилась обидой: князь не заметил отсутствия жены за своими княжескими заботами. Они же представились Анне сущей мелочью. Даже княжеские советы, что проводились ежеутренне и где бояре переливали из пустого в порожнее. И зачем каждый день собираться, чтобы воду в ступе толочь! Был ещё княжеский суд – да кого на нём судить!

Оставались псарня, голубятня и кречеты. В последнее время князь охотно их навещал, стараясь позабавить сына или пытаясь за детской забавой спрятать своё не проходящее с годами увлечение. И сын за кормлением щенков, за натасканием алчных челигов[38] не вспомнит о ней – распаляла себя Анна всё больше и больше, – и вокруг ничего не изменится, даже если она умрёт: так же будут сновать по улицам унизанные репьями собаки, а в тени под вязом будет укачивать младенца старуха, будут возвращаться с Лыбеди ко дворам гуси. А её не будет… Анна плакала и не вытирала слёз – никто не мог их увидеть – город затих в послеполуденный час.

Мост через ров у Глебовских ворот оказался поднятым: наконец-то починили. С месяц, наверное, его не поднимали. Розмысл, ведающий хитрыми военными сооружениями, клялся, что неисправность сложная, и медлил с починкой. Утром, когда Анна выезжала в Солотчу, ещё не приступали к работе. «Может, и не было нужды его чинить, – подумала Анна, – поднимать ленились, и плут розмысл в сговоре с бездельниками и ротозеями». И тут же увидела этого нерадивого слугу. С кучкой мужиков он суетился на крепостной стене. Его рвение поразило Анну: без строгого приказа он не хотел ничего делать. Значит, Василий не голубей гонял (да как ему было гонять – хромому!), а слуг прибирал к рукам – давно пора! Ей бы власть – они бы так не обнаглели, не распустились!

На княжеском подворье была суматоха. Сновали бабы с узлами, озабоченно проходили мужики. Что-то стучало, гремело, скрипело. К чему-то готовились. Татары? Но в Нижней слободе, по которой она только что проехала, все спокойно отдыхали. У конюшни какие-то распоряжения отдавал сам князь. «Меня искать собирается, – подумала Анна радостно и виновато. – Что сказать-то? Кинуться на грудь – да люди кругом». А князь, прихрамывая, спешил навстречу. За ним, не решаясь обогнать и опасаясь не поспеть, пересекали задний двор стременной и конюх.

– Где тебя носит? – с досадой спросил князь, помогая жене спешиться, и, не дав ей повиниться, быстро добавил: – Ордынцы наступают!

– Ванятка! – вскрикнула Анна. – Как уберечь его? – Так вот почему она тревожилась!

– Немедля поедешь с ним за Оку! – Василий направился к терему, Анна поспешила за ним: несмотря на хромоту, он шёл быстро. – Как дальше всё будет складываться, а то, может, в Москву лучше.