Удар змеи - Александр Прозоров

Зверев подал дьяку приготовленные свитки с записью полона и суммами выкупа, а также сведения по крепостям и гарнизонам Крыма и численности воинов в степных кочевьях. Висковатый тоже церемонно склонился, опираясь на посох, принял грамоты. Чуть повел подбородком. Один из подьячих весьма шустро подскочил, взялся за посох, не убирая его, а лишь удерживая на прежнем месте. Иван Михайлович развернул первую бумагу, и глаза его мигом округлились:

— Что-о?! Шубу прими! — Он дернул плечами, и его представительское одеяние рухнуло на руки слуги. — Сто пятьдесят за боярина? Сто за новика? Полста за служивого? Тимофей, сочти немедля!

Другой подьячий забрал список, выскочил за дверь. Похоже, боярин Висковатый ухитрился приучить подчиненных работать исключительно бегом.

Глава же Посольского приказа уже просматривал вторую грамоту. Глаза его округлиться сильнее не могли, и теперь у боярина медленно опускалась челюсть:

— Невероятно! Как ты смог, Андрей Васильевич? Как сумел?

— Постарался, — кратко ответил Зверев. Не говорить же при отлученном за твердолобость в вере дьяке про черное колдовство и злобную головную боль, которой князь расплачивался ныне за эти сведения.

— Лука, Тишку позови… Нет, следом беги. Вели сие в двух списках скопировать, един мне в сундук, другой в архив царский доставить…

Три секунды спустя за дверь выскочил второй слуга.

— И вы ступайте, — вдруг приказал дьяк остальным. — По ту сторону обождите.

Когда же боярин Висковатый и князь Сакульский остались наедине, Иван Михайлович широко развел руками:

— Я в восхищении, Андрей Васильевич! Никогда в иные чудеса, кроме Господних, не верил, но ты меня ныне изумил. Сто пятьдесят! Меньше двух с половиной сотен до сего часа никому сбить не удавалось, ты же… Ты просто кудесник, Андрей Васильевич, уж прости за слово такое. Да еще и секретов столько татарских собрал. Не пойдешь ли ты на службу в приказ Посольский, княже? Такого, как ты, посла по весу золота государь ценить будет!

— Меня государь не любит, — покачал головой Андрей.

— Так и меня тоже! Гений господина нашего, Иоанна Васильевича в том, что людей он по деяниям ценит, а не своим прихотям.

— Нечто так? Князя Воротынского вон в ссылку отправил. А Михайло Иванович чуть не един был, кто царскую волю исполнить хотел, когда тот на одре смертном после взятия Казани лежал. Он, я да боярин Кошкин.

— Князь Воротынский в заговоре уличен супротив стола государева, и сам же в том повинился. Не на плаху его отправили — в ссылку в Белозерье, грех замаливать. А с ним челядь вся числом сорок шесть человек за счет казны проживает. Не страдает друг твой, не опасайся.

— Не по нраву мне дело сие, боярин, — покачал головой Зверев. — Врать, изворачиваться, уродам безбожным кланяться. Раз съездил — уже обрыдло.

— Но дело-то сие важное и нужное, Андрей Васильевич! Кому его вершить, как не тому, кому оно дается?

Андрею в виски опять ударило нестерпимой резью, и ему стоило большого труда не поморщиться от боли.

— А, понял, о чем ты мыслишь, — отступил Иван Михайлович. — Ты князь родовитый, я боярин служивый. Негоже тебе под мою руку в подчинение идти… Так ведь то необязательно. Можешь в свите царской состоять и его приказы личные сполнять. Как ныне, в Крыму.

— Поиздержался я, боярин, пока туда-сюда мотался, — вздохнул Зверев. — Мне бы сейчас не милости царской, а серебра подъемного получить.

— Я в Разрядный приказ отпишу, дабы всю поездку твою как службу ратную в жалованье сочли. В казне же царской у меня власти нет. Я вот о чем тебя прошу нижайше, Андрей Васильевич. Ноне перед полуднем прием царский будет. Посол датский грамоты верительные вручать станет, а с ним принц датский Магнус прибыл, коего в мужья племяннице царской Евфимии прочат, дочери князя Старицкого.[15]Ныне Магнус королем Эзельского епископства себя нарекает. Купил сей остров у епископа последнего после того, как государь орден Ливонский распустил. Прошу тебя, княже, на прием сей прибыть и после ухода послов на вопросы государевы ответить… А коли желаешь, можешь у меня здесь отдохнуть. Я велю вина доброго и белорыбицы принести, дабы часы не так долго тянулись.

Андрей колебался недолго. До полудня оставалось не больше трех часов, идти домой, чтобы тут же возвращаться, смысла не имело.

— Вино, Иван Михайлович, это хорошо… Только я хотел бы письмо жене своей Полине написать. Четыре месяца, почитай, никаких вестей она от меня не получала. Да с почтой ближайшей отправить, коли грамоты какие гонец в Корелу повезет. Можно это как-то сделать?

— Ради тебя, князь Андрей Васильевич, да такую малость? С превеликим удовольствием! — Дьяк хлопнул в ладони: — Эй, кто там за дверью?! Входите! Лука, в светелку свою князя Сакульского отведи, бумагу и чернила с пером ему оставь. Вина и белорыбицы принеси из моих запасов. Сам же сюда возвертайся…

В Грановитую палату князь и дьяк Посольского приказа пришли вместе, сопровождаемые тремя подьячими, нагруженными свитками и тяжелыми зашнурованными книгами в кожаных переплетах. У золотых дверей боярин Висковатый остановился, вскинул ладонь над плечом. В нее тут же легли уже знакомые Андрею грамоты:

— Здесь, Андрей Васильевич, прости, оставить тебя должен. Донесения свои сам Иоанну Васильевичу отдашь, в Царицыной палате… — Дьяк пропустил князя вперед, сам же с помощниками скрылся в боковой дверце.

Царицыны палаты уступали размерами главной парадной зале Грановитой палаты раз в десять и могли вместить от силы человек пятьдесят, из коих минимум половина уже пребывала здесь: шубы, посохи, высокие бобровые шапки колебались в глазах Зверева единой красно-коричневой пеленой. Он нашел глазами украшенную изразцами печь, кинулся к ней, прижался лбом к холодному кафелю. Боль немного отступила. Андрей перевел дух, развернулся. Ближние князья и бояре смотрели на него с удивлением. К счастью, никого из них он не знал, и здороваться, кланяться, разговаривать с ними нужды не было.

Царицына палата, насколько помнил Зверев, была построена государем для его любимой Анастасии. Чтобы она могла через специальные окошки наблюдать за его деяниями в главном зале и чтобы сама могла принимать гостей и просителей. Может быть, именно поэтому палата просто светилась от золота, щедро устилавшего стены и потолок. Золотым было все, кроме окон, святых образов и пола. Но золотить пол, даже ради любимой женщины, было бы все же перебором. То, что прием был назначен здесь, вероятно, означало некую келейность предстоящих переговоров. Так сказать — намек на особо тесные отношения с королем посланника. А может, просто — за женой приехали, на женской стороне и встреча.

В виски опять выстрелило резью — Андрей повернулся и снова уткнулся лбом в печь. Немного выждал, подвинулся, уперся в соседний изразец. Когда тот нагрелся — в третий.