Мартынов. Неделя стюарда - Олег Соловейский

— Зато она в самом возрасте, — сказал отец, — если восемнадцатилетний княжич для неё слишком молод, то её, вероятно, выдадут за кого-нибудь постарше. А значит, она достанется другому.

Это требовало обдумывания. Женитьба была для меня чем-то призрачным и далёким. Явлением взрослого мира. Но и отдавать кому-то Елизавету Георгиевну было бы как-то неправильно.

— Это нужно решать прямо сейчас? — спросил я, чтобы не давать однозначный ответ.

— Нет, — ответил отец, — прямо сейчас тебе нужно сидеть дома, чтобы тебя не достали журналисты.

— А всё-таки, — поинтересовался я, — скажи мне, отец, почему это внук князя должен прятаться, боясь высунуть нос на улицу, чтобы не наткнуться на какую-то лживую гниду? Разве это правильно?

— А кто тебе сказал, что мир устроен правильно? — мрачно ответил отец. Было видно, что мой вопрос он находит вполне справедливым. — Нужно исходить из того, как делаются дела на самом деле. Менять же что-то глобальное нужно тогда, когда ты находишься в сильной позиции. А мы, Мартыновы, сейчас находимся… ну не то, чтобы в слабой, но не в самой выгодной.

— Не говоря уже о том, что я всегда буду находиться в слабой из-за пустого резервуара, — ехидно подсказал я ему.

— Вот видишь, — кивнул отец, — ты сам понимаешь, каково реальное положение дел. И ещё кое-что: возможно, к тебе снова придёт агент Его Величества.

— А ему-то что нужно? — удивился я. — Я же наглядно — под пыткой — показал, что у меня нет Яра и быть не может!

— Потому что вокруг тебя последнее время много смертей аристократов, — ответил Михаил Мартынов. — Не знаю, что у него в голове, может быть, он уже списал тебя со счетов. Просто предупреждаю.

— Ну, знаешь что, отец, — твёрдо сказал я. — Во-первых, если он снова меня тронет, я попытаюсь его убить. Если у меня не получится его убить, а у меня скорее всего не получится — и он меня сам не убьёт, защищаясь — я напишу открытое письмо Государю, которое размещу в Паутине. После чего покончу с собой, чтобы показать, что я не обычный жалобщик, которого обидел злой дядя.

Возможно, что мне показалось, но, по-моему, отец посмотрел на меня с чем-то похожим на уважение.

— Что ж, будем надеяться, он тебя не тронет, — ответил он. И, помолчав, добавил, — а тронет, так я его сам… А как ты его убивать-то будешь, без Яра-то?

— А как получится, — ответил я, приятно удивлённый фразой отца о том, что он готов убить за меня агента Его Величества, за что потом придётся очень серьёзно заплатить. — Вот сейчас у нас который час?

Отец посмотрел достал из кармана недремлющие часы «Breguet» и, открыв крышку, сказал:

— Семь утра. А что?

Часы были чисто декоративной вещицей, мужским аксессуаром, совсем необязательным для ношения.

— Ну вот, семь утра, — продолжил я, — значит, после разговора с тобой я позавтракаю, и мы с Тарасом поедем покупать мне какой-нибудь автоматический карабин. Понимаю, что вряд ли этого неприметного господина возьмут пули, но всё же с огнестрельным оружием у меня больше шансов, чем без него, верно?

— Как тебе угодно, — ответил отец, — думаю, что пули его не испугают.

— Надеюсь, до этого не дойдёт вообще, — сказал я.

— Вот только ты никуда не поедешь, — сказал Михаил Мартынов, — ты будешь сидеть дома и избегать общения с прессой.

— Значит, Тараса пошлю, — решил я.

— Можно, наверное, послать, — с сомнением сказал отец, — но боюсь, как бы пресса не начала пытаться из этого устроить шумиху…

— Представляю заголовок: «Пустышка Мартынов покупает оружие, так как просто избивать журналистов ему уже мало: он хочет пойти по стопам кузена и кого-нибудь убить!» — пошутил я.

Отец издал невесёлый смешок.

— Что-то вроде этого и может получиться, — сказал он.

— Ну тогда вели кому-нибудь из слуг, из тех, кому доводилось стрелять в людей, подобрать мне что-нибудь, из чего можно с комфортом застрелить личного агента Его Величества, и пусть они мне доставят в каком-нибудь… ковре, что ли, или свёртке бесформенном, — предложил я.

— Да, хорошая идея, Матвей, — согласился Михаил Мартынов.

— А, вот ещё, — придумал я, — пусть твой слуга отвезёт в курьерскую службу, а оттуда пусть уже мне доставят. В противном случае, твоего слугу могут выследить и выяснить, что именно он привёз ко мне.

— А тебе, Матвей, самому впору работать в Тайной канцелярии, — задумчиво сказал отец, — там как раз любят всякие схемы распутывать и придумывать.

— Да нет, — отмахнулся я, — это же как в детстве мальчишек местных подговорить помочь Тараса обмануть. Ты, наверное, шутишь…

— Конечно, шучу, — серьёзно сказал родитель. — Кому ты там нужен.

Я вздохнул.

— Приятно знать, что меня ценят в моей семье, — с иронией сказал я.

— Просто не хотел, чтобы у тебя были какие-то иллюзии, — по-прежнему серьёзно сказал отец.

— Да какие уж тут иллюзии, — снова вздохнул я. — Слушай, оставайся, что ли, на завтрак, раз уж я всё равно не сплю.

Михаил Мартынов снова взглянул на часы.

— Разве что чаю, — кивнул он.

— Я оденусь и выйду к тебе в гостиную, — сказал я, намекая, чтобы отец вышел, когда я буду одеваться. Ведь после ванной я прямо голым упал в кровать. Недавний опыт показал, что мне нравится размахивать половыми органами перед женщинами, но перед мужчинами делать это я против категорически. Тем более, перед собственным отцом.

Тот кивнул и вышел.

— Тарас, принеси нам завтрак с чаем, — услышал я, как отец отдаёт распоряжения Тарасу по интеркому, — и можешь предложить чаю Жану.

Жан — это водитель и валет отца. Глупый и напыщенный француз, который несмотря на то, что постоянно читал французских авторов, оставался ограниченным, лишённым самостоятельного мышления обывателем. В нашей семье, все мы, конечно, читали французских мыслителей. Причём мой отец читал в оригинале, в отличие от матери, которую картавый французский язык смешил своей жеманностью.

Когда я ещё жил с родителями, мы тихонько, между собой, чтобы не обидеть слугу, потешались над уверенностью Жана в том, что кроме французской культуры нет никакой другой, над его вопиющей безграмотностью по отношению ко всему, что было создано не французами. Тарас же Жану по-своему симпатизировал, так как считал его фанаберию, в смысле глупую спесивость, забавной.

Я вылез из-под одеяла и напялил снова домашний костюм, расшитый жар-птицами. Умывшись, чтобы окончательно проснуться, я вышел в гостиную к отцу. Тарас уже суетился за столом, расставляя приборы. Посреди стола уже стояла тарелка с блинами.

Тарас, бывший до моего рождения слугой в доме моего отца, благоговел перед ним и всячески старался ему угождать. Видя, что ко мне пришёл